Этот случай был запечатлен на картине, опубликованной в 1964 г. в журнале Look под заголовком: «Проблема, с которой все мы живем». Ее автор — Норман Роквелл, художник, чье имя стало синонимом сентиментальных изображений идеализированной Америки. В 1963 г. случилось еще одно из ряда вон выходящее событие: в результате взрыва бомбы в бирмингемской церкви погибли четыре черные девочки, посещавшие воскресную школу. Церковь служила местом проведения митингов за гражданские права. В том же году ку-клукс-клановцы жестоко расправились с Меган Эверс, боровшейся за гражданские права, а в следующем году были убиты Джеймс Чейни, Эндрю Гудман и Майкл Швернер. Правительство не отставало от разъяренных толп и террористов. Отважную Розу Паркс и Мартина Лютера Кинга бросили в тюрьму, участников мирных маршей разгоняли, используя брандспойты, собак, плетки и дубинки, и все это показывали по телевидению.

После 1965 г. противодействие движению за гражданские права угасло, нападения на афроамериканцев ушли в прошлое, а терроризм в отношении них уже не пользовался поддержкой общества. В 1990-х много писали о поджогах «черных» церквей на Юге, но это оказалось выдумкой[1048]. Преступления на почве ненависти по-прежнему привлекают пристальное внимание прессы и общества, но, к счастью, это очень редкий феномен в современной Америке.

~

Линчевания и расовые бунты в других странах и против других этнических групп тоже пошли на спад. Теракт 9/11, взрывы бомб в Лондоне и Мадриде были ровно той символической провокацией, которая в предыдущие десятилетия могла бы вызвать антимусульманские волнения по всему западному миру. Но никаких беспорядков не случилось, и обзор насилия в отношении мусульман, проведенный в 2008 г. правозащитной организацией, не выявил в западных странах ни единого случая убийства из ненависти к мусульманам[1049].

Горовиц назвал несколько причин исчезновения смертоносных этнических бунтов на Западе. Первая — действия власти. В каком бы беспамятстве ни находилась толпа, о собственной безопасности нападающие не забывают и предпочитают действовать, когда полиция отворачивается. Незамедлительная реакция сил правопорядка усмиряет дебоши и пресекает циклы межгруппового насилия в зародыше, но о мерах противодействия стоит позаботиться заранее. Местные полицейские, как правило, принадлежат к тем же этническим группам, что и исполнители насилия, и могут разделять их ненависть к жертвам, а потому подготовленная гражданская дружина будет действовать эффективнее служителей порядка. Кроме того, вооруженная полиция может причинить смертей больше, чем предотвратить, и, следовательно, полицейских нужно учить не применять силу сверх той, что необходима для разгона толпы[1050].

Другая причина исчезновения погромов не настолько конкретна: растущее отвращение к насилию и даже к мельчайшему рудименту мировоззрения, которое может к насилию привести. Вспомните, что главный фактор риска геноцида и смертельных этнических бунтов — эссенциалистская психология, которая относит представителей другой группы к категории неодушевленных помех, отвратительных паразитов или алчных, злобных, инакомыслящих негодяев. Это отношение может быть узаконено правительственной политикой такого типа, которую Дэниэл Голдхаген называл «ликвидационной», а Барбара Харфф — «ограничительной»: она воплощается в жизнь в виде апартеида, принудительной ассимиляции и в крайних случаях — депортаций и геноцида. Тед Роберт Гарр показал, что дискриминационные стратегии, даже не доходящие до крайностей, представляют собой фактор риска жестоких этнических конфликтов, таких как гражданские войны и бунты[1051].

Попробуем представить, какими должны быть политические меры, диаметрально противоположные ограничительным. Это не только вычеркивание из свода законов всех законодательных актов, нарушающих права какого-либо конкретного меньшинства, но и движение к противоположному полюсу — принятие антидискриминационных, снимающих ограничения стратегий: интеграция школ, образовательные преференции, расовые и этнические квоты в правительстве, бизнесе и образовании. Такой курс обычно называют позитивной дискриминацией, хотя в Америке прижилось определение «аффирмативные действия» (политика равных возможностей). Какова бы ни была заслуга подобных стратегий в том, что геноцид и погромы больше не грозят гражданам развитых стран, они явно сконструированы как полная противоположность ограничительной политики, которая провоцировала эти зверства или не препятствовала им в прошлом. И они обретают все большую популярность по всему миру.

В докладе под названием «Сокращение политической этнической дискриминации, 1950–2003» политологи Виктор Асал и Эми Пэйт изучали набор данных, фиксирующий статус 337 этнических меньшинств в 124 странах начиная с 1950 г.[1052] (Он частично совпадает с набором данных Харфф по случаям геноцида, который мы рассматривали в главе 6.) Асал и Пэйт вычислили процент стран, в которых приняты дискриминационные стратегии в отношении этнического меньшинства, и тех, что применяют положительную дискриминацию. Как видно на рис. 7–5, в 1950 г. 44 % правительств использовали враждебные по отношению к группам населения дискриминационные стратегии; к 2003 г. таких осталось только 19 % — гораздо меньше тех, что взяли на вооружение аффирмативные действия.

Когда Асал и Пэйт разбили данные по регионам, они обнаружили, что особенно хорошо меньшинства чувствуют себя там, где осталось не так много государственной дискриминации, — на американском континенте и в Европе. В Азии, Северной Африке, Центральной Африке и особенно на Ближнем Востоке меньшинства все еще подвергаются притеснениям, хотя и здесь с окончанием холодной войны наблюдаются изменения к лучшему[1053]. Авторы делают вывод: «Груз официальной дискриминации стал легче везде. Хотя этот тренд начался в западных демократиях в конце 1960-х, к 1990-м он достиг всех уголков мира»[1054].

~