к озеру], через который нужно было пройти [чтобы спастись], и захватили его после кровопролитного боя, ибо каждый бургундец знал, что если этот путь будет отрезан, то он потеряет все шансы на спасение. Именно с этого места швейцарцы бросились в погоню. Когда я покинул поле боя, враг уже начал резню в бургундском лагере. Все пехотинцы оказались в ловушке — иначе и быть не могло — как и лучники: я видел, как многие из них сбросили свои стальные шлемы, легли прямо на землю и осенили себя крестным знамением. Что касается пехоты и тех, кто отвечал за снабжение лагеря, то они оставили на поле боя около 10.000 тел; погибло также много всадников, но пока о них рассказывают разные истории, в частности о том, кто нес штандарт упомянутого герцога, который, как говорили, погиб — и через два-три дня мы в этом убедились. Вся артиллерия была потеряна, так что во время этого поражения и предыдущего [при Грансоне] враг захватил почти двести орудий — достаточно, чтобы совершить великие дела. Что касается флагов, палаток, повозок, денег и одежды, то о них говорить бесполезно, ибо, будучи застигнутым врасплох, как я уже сказал, и не желая верить, что враг так близко, каждый имел достаточно забот, чтобы беспокоиться только о своей жизни. Короче говоря, все попало в руки врага, и не меньшая честь для швейцарцев — приобрести такую репутацию за счет этого господина, который имел обыкновение противостоять королям и императорам и разрушать великие города. Что его светлость решит теперь делать, я сообщу Вам, когда с ним увижусь. Я знаю, что его шлем, богато инкрустированный драгоценными камнями, и другие ценные вещи находятся в безопасности. Некоторые из ее сундуков с деньгами были утеряны. Без всякого сомнения, это поражение превосходит предыдущее, и это вскоре выяснилось, по потерям как в материальной части, так и в пеших воинах — потери в конных латниках по сравнению с этим незначительны.

Через два часа после битвы я оказался с двумя швейцарцами, пленниками двух моих друзей, которые казались благородными людьми. Они клялись, что во всей Швейцарии не осталось ни одного человека, которых не пошел сражаться, готовый отдать жизнь за спасение своей страны. Два швейцарца сказали, что их армия насчитывает 30.000 пехотинцев и 1.600 кавалеристов, включая самого герцога Рене Лотарингского и не менее 300 человек герцога [Сигизмунду] Австрийского, и что все они намерены во что бы то ни стало сразиться с нами. Дон Федериго [принц Таранто, младший сын Ферранте Неаполитанского] покинул бургундский лагерь накануне, то есть 21 числа, чтобы отправиться к мадам [Иоланде, герцогине Савойской] перед отплытием в Ниццу, чтобы добраться до Рима, и он взял с собой всех своих людей. Епископ Себенсио, [нунций] при Папе, в тот же день уехал в Бургундию. [За несколько дней до этого произошел другой, не менее предусмотрительный отъезд: Энтони Вудвилла, графа Риверса, брата королевы Елизаветы Английской, которого герцог Бургундский презрительно назвал трусом]. [Что касается иностранных послов], то остались только я и протонотарий, [доктор де] Лусена, эмиссар короля Кастилии, который прибыл просить этого господина [герцога Бургундского] отправить посланника к королю Франции, чтобы отговорить Его Величество от поддержки короля Португалии. Лусена, который в своем бегстве оказался рядом со мной, был дважды ранен мечом в голову, а его лошадь тоже была ранена. Я боюсь, что его убили, что касается меня, то я дал своему коню шпор, и по милости Божьей был избавлен от гибели. Но я никогда не забуду ту огромную опасность, в которой я оказался.

115

Поскольку Муртен от Лиона отделяли 175 миль, скорость, с которой эта новость достигла короля, говорит о поразительной эффективности его почтовой службы. Людовик любил говорить: "Я дам очень много тому, кто первым принесет мне хорошую новость". За то, что они быстро доставили это сообщение королю, Коммин и Имбер де Батарни получили от него по 200 серебряных марок.

116

Именно Филиппу де Коммину Людовик поручил выяснить, чего хочет миланский посол, и только после получения от него нескольких докладов король, оставшись один в своем кабинете, принял посла в сопровождении господина д'Аржантона. Когда Пьетрасанта сообщил королю, что его господин желает возобновить союз с Францией, Людовик сказал ему сухим тоном: "Герцог Миланский обманул меня в прошлом и нанес мне серьезный ущерб, который он предложил исправить через посланника, прибывшего в Лион некоторое время назад. Какая у меня может быть уверенность в том, что он сдержит свое обещание и выплатит деньги, которые он должен мне в качестве компенсации за тот вред, который он причинил мне, вступив в связь с моим врагом?"

117

Вскоре после того, как король вырвался из лап Карла в Пероне и Льеже, Шателлен впервые сообщил о любопытных приступах отчаяния, которым иногда подвергался герцог. Возможно, уже тогда в него закралось темное желание смерти.

118

За несколько дней до этого Людовик получил известие, что Галеаццо-Мария Сфорца был убит в Милане на следующий день после Рождества в церкви Святого Стефана — церкви, которую герцог очень любил посещать, чтобы поглазеть на хорошеньких девушек. Как и все остальные, король не был слишком опечален смертью слабого и распутного герцога — его жена, герцогиня Бонна, свояченица Людовика, написала римскому прелату, чтобы узнать, есть ли надежда, что ее муж мог чудесным образом попасть в чистилище. Именно в письме к горожанам Пуатье король сделал свой первый комментарий на эту тему: "Мы уже несколько дней знаем, — писал он, — об отвратительной и жестокой смерти нашего покойного свояка герцога Миланского" — но эта фраза была не более чем реакция одного государя на убийство другого.

Однако 12 января Людовик написал тем же горожанам Пуатье: "Мы приказываем и прямо предписываем вам, чтобы вы, не ожидая и не откладывая, устроили общую процессию, как вы привыкли устраивать торжественные празднества по случаю добрых и приятных вестей, которые принесли нам гонцы о смерти герцога Миланского и герцога Бургундского, наших бывших врагов". Исчезновение в течение двух недель этих двух герцогов, один из которых предал интересы королевства Франции, а другой долгое время стремился к его гибели, было слишком сильным символом, чтобы не поразить воображение Людовика.

119

Сеньории, составлявшие Бургундское государство, были либо французскими фьефами, либо территориями, номинально находившимися под сюзеренитетом императора. Даже первые представляли различные виды владения. Бургундское герцогство было апанажем и должно было отойти к короне, если герцог умирал, не имея наследников мужского пола (хотя впоследствии этот аргумент был игнорирован, Мария смогла унаследовать герцогство: см. De Ridder, Les Droits de Charles Quint au