сможет убедить Максимилиана пойти на соглашение. Однако король, который теперь загорелся идеей приобретения собак де Боссю, решил получить их, одновременно увеличив благодарность, причитающуюся ему от фон Польхейма. В первом из двух писем от 13 ноября он писал дю Бушажу: "Если Польхейм не может быть полезен, по крайней мере, постарайтесь заполучить двух или трех самых красивых борзых, которые есть у сира де Боссю, и двух молодых борзых, или все, что есть хорошего; и узнайте, что у него есть […] Я знаю, что сир де Боссю не отдаст их, если не получит двух или трех сотен марок серебром; не скупитесь, потому что я все оплачу". Через месяц король снова написал: "Монсеньёр дю Бушаж, у Вас есть вся власть в отношении Польхейма; но будьте осторожны, чтобы он не обманул Вас и не всучил Вам кастрированных и не крупных борзых, а тех что заполучите, отправьте ко мне так, чтобы они не пострадали в пути". Четыре дня спустя (17 декабря) король попытался объяснить и, возможно, оправдать свою заботу о собаках де Боссю: таким образом, заявил он дю Бушажу, у него появился предлог для того, чтобы обратиться к фон Польхейму и склонить его к более благосклонному отношению к делу Франции. Однако его страстный интерес к борзым был не менее очевиден. "Я дам сиру де Боссю сто или двести марок серебром, в зависимости от того, что он мне предоставит, — написал он дю Бушажу, — и передайте сиру де Боссю, что я не хочу его борзых, не дав ему того, что он потребует". Однако в начале 1481 года де Боссю намекнул, что потребует особой компенсации за своих несравненных животных, а фон Польхейм почему-то оказался бесполезен, и переговоры вскоре были прекращены.

131

Когда, полный надежд, Максимилиан сообщил Эдуарду, что по возвращении из миссии во Францию его посланники, рассказывая об аудиенции, предоставленной им Людовиком, заявили, что в течение всей беседы король не покидал своего кресла и выглядел очень больным, Эдуард ухватился за возможность посоветовать Максимилиану добиваться длительного перемирия, в надежде, что, их противник скоро умрет.

132

Людовик упоминает о своей победе в письме, которое он написал в июне лорду Гастингса: "Мой добрый кузен, некоторые нормандские купцы, прибывшие из Англии, сообщили мне о распространившемся там слухе, что я нахожусь в Булони и собираюсь осадить Кале. Мой добрый кузен, поскольку это дело близко касается меня и моей чести, я прошу Вас любезно передать милорду моему кузену [Эдуарду IV], что я вовсе не думал о подобном и не собираюсь этого делать, не позволю тронуть даже самую маленькую деревню в Кале; и если кто-нибудь предпримет нападение на Кале, я буду защищать его в меру своих сил и возможностей. Я выехал из Плесси-дю-Парк только 26 мая, и отправляюсь осмотреть свой военный лагерь у Пон-де-л'Арк, который я еще не видел, и я приказал монсеньёру д'Эскерду [Филиппу де Кревкёру] и пикардийцам быть там в конце этого месяца. Уверяю вас, что это чистая правда, и никогда монсеньёр, мой кузен, не посчитает меня неисполнившим то, что я ему обещал". (курсив добавлен автором.) Это последнее предложение свидетельствует о том, что Людовик склонил Эдуарда IV к уступке.

133

Другой его племянник, кардинал Джулиано делла Ровере, однажды станет Папой-воином Юлием II. Что касается Джироламо Риарио делла Ровере, который приходился ему внучатым племянником, то он стал кардиналом, когда был еще очень молод.

134

Вполне правдоподобно, что Ферранте через испанскую любовницу Альфонсо V был сыном мавританского полукровки из Валенсии.

135

Принц Федериго был лучшим из неаполитанского семейства, так как, его старший брат, Альфонсо, герцог Калабрийский, был столь же жесток как отец, но к тому же еще и глуп.

136

3 октября Коммин отправил Палмье письмо, текст которого он предварительно дал миланским посланникам возможность тайно скопировать: "После Вашего отъезда в Милане произошло то, о чем Вы, несомненно, уже узнали. Необходимо, чтобы Вы как можно скорее отправились к королю Ферранте, ибо от него зависит все, и чтобы Вы узнали, каковы его намерения в отношении того, что сообщил ему принц, его сын. Среди прочего, речь шла об исключении мессира Чикко из правительства… чтобы поставить у власти тех, кто там сейчас находится. Теперь все готово. Но ни за что на свете король не потерпит, чтобы трогали флорентийцев или лично мессира Лоренцо; и если в Милане кто-нибудь задумает начать войну с Флоренцией, король намерен сделать все возможное, чтобы помочь Лоренцо и флорентийцам". Это послание сопровождалось письмом принца Таранто, написанным в том же духе.

137

Сегодня некоторые ученые считают нелепой идею о том, что глава дома Медичи рисковал, отправляясь в Неаполь. Возможно, они забыли, что едва не случилось с Людовиком XI, когда в Пероне он попал в ловушку, расставленную для него Карлом Бургундским, который был образцом добродетели по сравнению с Ферранте. Людовик лучше любого современного историка знал, в какие жестокие руки попал Лоренцо Великолепный.

138

Об этом периоде наиболее убедительно пишет Гарретт Маттингли (в книге Renaissance Diplomacy (Дипломатия эпохи Возрождения), 1955, стр. 96): "В эти сорок лет наблюдался поразительный расцвет итальянского, и особенно флорентийского, гения. Кажется вероятным, что без этого щедрого и благодатного источника, некоторые из лучших плодов итальянского Возрождения никогда бы не созрели. С другой стороны, если бы города-государства не сумели сохранить свою независимость… не исключено, что некоторые из этих плодов также не достигли бы зрелости. Все, что можно сказать с уверенностью, это то, что поддержание равновесия, которое тогда царило между различными государствами полуострова, помогло создать питательную среду для итальянского Возрождения".

139

Иногда он мог быть тираничным в своих требованиях. Так, в пользу епископа Авранша, своего духовника, он написал монахам аббатства Ле-Бек, которые в то время искали нового аббата: "Не будьте настолько лишены разума, чтобы приступить к избранию или назначению кого-либо другого, кроме нашего упомянутого духовника".

140

С Маргаритой Анжуйской, умершей в 1482 году, умерла последняя представительница Анжуйского дома. Эта принцесса, чья жизнь была полна страстей и несчастий, была освобождена англичанами за выкуп в 50.000 экю, уплаченный Людовиком XI, и с тех пор жила в печальном уединении благодаря пенсии, которую она получила от короля, после отказа от любых прав, которые она могла иметь на анжуйское наследство. Узнав о ее