он, Дионисий, делать. И как-де он к тому Мишке к кузнице для взятья того ножа пришел и спросил: сделал ли он его нож? И тот-де Мишка ему, Денисью, сказал: ну де от меня к чорту! до ножа ль мне твоего? То перво стало полковник-де меня держит на чепи. И он-де, иеромонах Дионисий, говорил, чтоб он, Мишка, побил челом о свободе полковнику. И Мишка-де ему сказал: бить-де челом ему, Мишке, ему, полковнику, не для чего. Заправя-де самопал, да его убить! — и избранил его, полковника, матерны; пущай-де он вместо собаки пропадет! И он-де, иеромонах Дионисий, ему, Мишке, говорил: для чего он такие непристойные слова говорит? А туг-де стоял подле кузницы неведомо какой человек и говорил: нечего-де в кулак шептать, говорят-де въявь, хотят-де и до большого добраться!» Кто был этот неведомый человек, возвещавший о намерении стрельцов добраться до большого, т. е. до самого Петра, так и осталось невыясненным. На всех дальнейших расспросах и пытках Мишка Чебоксарь в приписанных ему словах упорно запирался[944].

Доносы в Азове продолжались в течение всей осени уже после того, как следственное дело о Дие было отправлено в Москву. 11 сентября 1698 г. полковник Стремянного стрелецкого полка Иван Башмаков подал в Азовскую приказную палату письмо, в котором доносил: 6 сентября плыл он в лодке Доном из Паншина, куда он был дослан для пригонки в Азов лесных припасов, и состоявший при нем стрелец Конищева полка Нестерко Бугаев во время этого путешествия говорил ему такие слова: «нам, стрельцам, ни на Москве, ни в Азове житья нет». На его вопрос: на Москве и в Азове от кого житья нет? — Нестерко сказал: «Житья-де нам нет на Москве от бояр, а в Азове от немцев, в воде черти, а в земле черви». На дальнейшие вопросы Башмакова: «Какая им от бояр налога? и для чего житья нет, и что им сделали бояре? он, Нестерко, сказал, что у них бояре хлеб отняли без государева указу, а государь-де о том и не ведает». Нестерко сознался, что действительно, возвращаясь с полковником Башмаковым из посылки в Паншин, он, плывя Доном, проехав казачий городок Курман-Яр, такие слова говорил, причем объяснил причину раздражения стрельцов в Азове против немцев: «Как они бывают на городовой работе, и они-де их бьют и заставливают работать безвременно». О том, что бояре сократили им хлебное жалованье, писали к ним, стрельцам, в грамотках их жены из Москвы[945]. Тогда же, в сентябре 1698 г., стрелец Воронцова полка Семен Решетов говорил пятисотному Озерова полка Григорью Титову: «Будь-де ты, Григорий, до всех добр, потому: видишь-де ты, какие ныне времена: сего ж де числа Протопопова полку стрелец старичок, что стоит на карауле у азовских передних ворот в полумесяце у дерну и у всяких припасов, говорил мне: нашего-де полку стрелец (Мишка Чебоксарь) взят в приказную палату и как того стрельца поведут в застенок пытать, и мы-де того стрельца пытать не дадим». Привлеченный по поводу этих слов к допросу уже довольно много времени спустя после приведенного разговора, в ноябре 1698 г., Решетов показывал, что с Григорием Титовым он дружен потому, что раньше в Москве они вместе были площадными подьячими и писали на площади у Казанского дворца, и он по дружбе ему говорил, что «ныне-де времена стали шатки, полковника Ивана Озерова стрельцы похваляют, а его, Григорья (Титова) злословят, чтоб он поберегся». Давая этот совет Титову, он припомнил, как он сам «в смутное время», 1682 г., «страдал», будучи начальным человеком, сотенным в стрелецком полку Елагина. Тогда приходилось ему в течение двух недель сидеть и укрываться под избой своей в подполье, потому что подчиненные хотели «править на нем неведомо какие начетные деньги»[946]. Арест Чебоксаря, видимо, волновал его однополчан стрельцов, и у них возникало намерение отбить его силой и не дать его пытать, если его поведут в застенок. Указанный Решетовым стрелец-старичок, оказавшийся стрельцом того же Протопопова полка Парфеном Тимофеевым, говорил Решетову, что раньше он был в крестьянах за боярином А. С. Шеиным и во время бунта Степана Разина присоединился к нему и «ходил с ним же, Стенкою, обжегши шест, будто с копьем». Старик выражал намерение вступиться за однополчанина: «…и как-де взятого в приказную палату полку их стрельца кузнеца (Мишку Чебоксаря) поведут в застенок, и они-де пытать его не дадут. Еще-де он, Парфенко, на старости тряхнет!»[947]

10 ноября 1698 г. в Азове в приказной палате холоп воеводы князя А. П. Прозоровского Андрей Сосновский извещал о том, что ему говорил стрелец Афанасий Нефедьев со слов другого стрельца, Якова Улеснева. Нефедьев был у Якова Улеснева в курене, в то время как Улеснев, приехав из Черкасска, привез с собой две сумы грамоток к стрельцам и сообщал, что те грамотки привезли из Москвы донские казаки, которые посыланы были в Москву в легкой станице, очевидно, те, которые вернулись с атаманом Тимофеем Соколовым. В курене были при этом многие стрельцы разных полков. Улеснев сообщал московские вести: «великого-де государя не стало в походе, и государя царевича на Москве бояре хотели удушить, да уберег его один боярин, и называл его именем и отечеством имянно», но передававший эти слова Афонка Нефедьев его имени не запомнил. «А бутырские-де солдаты сидели на Бутырках в окопе от бояр и от Преображенских и семеновских солдат». В противоречие с известием о гибели государя во время путешествия он говорил, что «прислана с Москвы в Азов государева грамота, велено всех полков стрельцов, которые в Азове, за их службы похвалить. И боярин-де те указы сует под ремень, и того указу им не объявил и рнясь (в отместку) тому почтарю, который тое грамоту привез, послал его на Миус». Сообщив этот слух, Улеснев будто бы сделал из него практический вывод: «А вы-де люди молодые, того не знаете, как их, боярина и воевод с товарищи, убить, так лучше будет», и затем перешел к дальнейшим сообщениям: «Говорят-де… что на Москве четыре полка побиты, а из Азова-де боярин хочет послать два полка стрельцов на Миус, а иные в русские городы». Эти вести должны были немало тревожить слушателей, мечтавших не о Миусе и иных городах, а о Москве. Переходя далее к событию, волновавшему азовских стрельцов, Улеснев говорил: «Если-де полку их стрельца Мишку Чебоксаря пытать, и они-де, стрельцы, боярина и воеводу с товарищи посадят на копья, лучше, чем от них терпеть. Полковников, которые к ним добры, оставят, а которые недобры, тех побьют же и пойдут к