– Собираешься отрезать голову? – спросила Самар Дэв.

Карса Орлонг, стоявший над убитым им Гончим псом, только хмыкнул в ответ.

– Пожалуй, кухонным ножиком попробую. Видела, как мой меч прорезал хребет? Как дерево рубит.

Она почувствовала, что дрожит, – наверное, от утомления.

– А это ведь твои дочери?

Карса бросил взгляд на двух тоблакаек, молча ожидавших в стороне.

– Я изнасиловал мать и дочь.

– Ну, замечательно. Очень мило.

– Я был вправе.

– Очень забавно.

– Что?

– Все эти разговоры о «праве». И то, как часто тот, кто заявляет о своих правах, ущемляет чужие. В итоге все сводится к тому, у кого меч больше.

– Я завоевал это право, когда убил их мужчин. Это была племенная война, ведьма. – Он помолчал. – А я был молод.

– Нижние боги, ты и вправду хочешь сказать, что сожалеешь?

Тоблакай отвернулся от мертвой Гончей и посмотрел на дочерей.

– Сожалений у меня много, – ответил он. – Но не об этих двух.

– А если у них другое мнение, Карса?

– Да с чего бы? Я подарил им жизнь.

– Думаю, – сказала Самар Дэв, – что никогда тебя не пойму. – Она посмотрела на девушек. – Они понимают наш разговор? Конечно, нет, наверняка не знают ни одного языка Семи Городов. Я не видела, чтобы ты говорил с ними, Карса. И чего ты ждешь?

– Я жду, – ответил он, – когда придумается, что сказать.

В этот миг из переулка появилась еще одна женщина и, глядя на Карсу Орлонга, подошла к нему.

– Тоблакай, – сказала она. – У меня для тебя послание. – Говорила женщина по-малазански.

– Я не знаю тебя, – ответил Карса на том же языке.

– Да и я тебя, – отрезала женщина. – Но пусть это нам не мешает. – Она помедлила. – Ты хочешь выслушать с глазу на глаз или мне орать, чтобы всем было слышно?

Карса усмехнулся.

– Ведьма, я когда-нибудь говорил тебе, что любил малазанцев?

– Да, – со вздохом ответила Самар Дэв.

– Не надо орать, малазанка. И в укромный уголок прятаться не будем. Так давай свое таинственное послание, но сначала скажи, от кого оно.

– Хорошо. Полагаю, оно от Худа.

Самар Дэв фыркнула.

– Давай-ка угадаю. «Продолжай в том же духе, с приветом».

Малазанка уставилась на нее.

– Позволь, потом я угощу тебя выпивкой.

Самар Дэв задрала брови.

– Послание, – прорычал Карса.

– Хорошо. Вот оно: ты не должен покидать Даруджистан.

– А если уйду?

– Тогда потеряешь возможность исполнить клятву, которую когда-то принес.

– Я давал много клятв.

– Я потрясена.

Карса улыбнулся, но улыбка вышла какой-то смертельной.

– Что еще скажешь?

Женщина снова замялась.

– Еще раз. Это только с глазу на глаз – без обид, Ведьма – он ведь так тебя называет? Просто…

– Говори, – потребовал Карса.

Самар Дэв отметила, что женщина даже не дрогнула перед зловещей улыбкой Карсы.

– Тоблакай, ты будешь нужен.

– Для чего?

– Ну… чтобы убить бога.

– Какого бога?

Малазанка смутилась впервые с момента появления.

– Предполагалось, что ты, как только услышишь, бросишься наутек. Как любой в здравом уме.

– Тогда ты выбрала не того воина, – сказала Самар Дэв, почувствовавшая, как пересохло во рту. – И ты была права, я уже жалею, что все слышала. Пойду-ка я, а ты договоришь свое послание.

– Ступай в «К’руллову корчму», – сказала малазанка. – Скажи там, что ты от Хватки. Завтрак, приличное вино, а если Дымка предложит приготовить тебе ванну и намылить спинку, будь с ней ласкова.

– Думаю, это очень щедро.

– Да, я такая, – ответила Хватка.

Самар Дэв отправилась искать «К’руллову корчму». Завтрак пришелся бы очень кстати, не говоря уж о приличном вине. А если в самом деле предложат ванну, пожалуй, у нее не хватит сил отказаться.

Уже десятки тысяч скорбящих следовали за волом и телегой с ее грузом, которые двигались из Озерного квартала в Гадробийский. Звонили колокола; с горестными криками кружились Великие Вороны. А над холмами за Двуволовыми воротами в утреннее небо уже поднимались тучи пыли.

Каладану Бруду не потребовалось разбивать камни и колупать лопатой твердую почву. Пробудился путь Тэннес, и плоть Огни обрела новую форму и новую цель. На этом самом месте преображался целый холм. И к тому времени, как Бруд подвел вола ко входу в курган и взял на руки тело Аномандра Рейка, камера внутри была готова. И когда Бруд вышел оттуда, замерев при виде десятков тысяч молчаливых скорбящих, вставших вокруг холма, громадный камень вознесся, пробив землю и траву.

И Каладан Бруд одной рукой поставил плиту на место и взмахнул молотом. И запечатал курган навеки.

Аномандр Рейк упокоился во тьме. Без оружия, без даров, без богатств и сокровищ. Его тело не защитили от разложения. Кровь и грязь не смыли с лица. Тисте анди не делали ничего подобного; они считали, что душа, покидая тело, оставляет его слепым, бесчувственным и бесполезным.

Умерший попадает в реку тьмы, протекающую через разрушенный город Харканас, через давно мертвую и покинутую утробу. В реку; и река вечно течет.

Каладан Бруд запечатал курган, и на погребальном камне из белого доломита оставил символ. Древний баргастский знак – значение его понятно, но за ним скрываются многочисленные смыслы – понятные только тем, кто в жизни сталкивался с ним непосредственно.

Один баргастский знак.

Скорбь.

Когда Барук скрылся в карете, и она погромыхала в сторону старинной усадьбы Высшего алхимика; когда громадный воин-тоблакай и Хватка завершили разговор и разошлись в разные стороны – за тоблакаем следовали дочки и хромой пес; когда на месте смертельной схватки двух воинов остались только битые кирпичи, запекшаяся под солнцем кровь и неподвижные тела мертвых Гончих Света – когда все завершилось, из тени появились двое.

Один был еле заметен, несмотря на яркое солнце; призрак опирался на трость. Помолчав, он заговорил скрипучим голосом. Произнес только одно слово:

– Итак?

Его спутник ответил с той же краткостью:

– Итак.

Трость несколько раз стукнула по булыжникам.

Спутник добавил:

– Теперь все не в нашей власти, до самого конца.