class="p1">В это время из-за стены разрушенного дома выскочил Колдоба:

— Товарищи, не отступать! По контрреволюции, по белым бандитам огонь!..

Голос Колдобы ободрял бойцов. Они поднялись. Неожиданно дружно прозвучали залпы партизанских винтовок.

Белые, расстреливаемые в упор, смешались и откатились вниз, к собору.

Генерал Губатов отдал приказ: следить за непроницаемостью всего фронта и не терять главной задачи — согнать до вечера всех партизан на гребень Митридата. Губатов полагал, что, вытеснив повстанцев из города и сжав на верхушке горы в сплошное кольцо, можно будет их истребить поголовно. «Нельзя оставлять на ночь хотя бы часть города в руках партизан, — думал Губатов, — ведь ночь откроет для этих большевиков широкое поле деятельности, даст опорные пункты для нового восстания не только в городе, но и в деревнях».

Губатов уже столько натерпелся страхов за день, что теперь не знал, как отомстить повстанцам.

В северной части города, в низине, проживала городская беднота — рабочие, рыбаки, огородники, кустари, извозчики. Там с раннего утра улочки, переулки и дворики были полны суеты, шума и гомона.

Приход партизан был встречен с особенной братской радостью.

— Красные!

— Свобода!

— Советская власть…

И вот сюда в сумерках ворвались белогвардейцы, пьяные, яростные, беспощадные… Они знали, что здесь было горячее сочувствие к партизанам, жили их матери, сестры, друзья, и, зная это, с ожесточением громили жалкие лачуги, которые складывались по камешку долгими годами, убивали женщин и детей. Ничто живым не ускользало из их рук, даже домашняя птица, испуганно метавшаяся по дворикам, получала «геройские» казацкие пули.

Улочки, где несколько часов назад ликовали люди, были загромождены изуродованными трупами. Повсюду валялись патроны, ружья, домашняя утварь, летали перья, выпущенные из подушек… И повсюду господствовало молчание. Только на перекрестках маячили фигуры часовых. Как волки, исподлобья озираясь по сторонам, бродили они, заглядывая в каждый домик, боясь нечаянного нападения из-за любого угла.

4

Ротмистр Мултых, чтобы не потерять свой карательный отряд во время уличных боев, посадил его на коней и перебросил на хребет горы Митридат, к Собачьему кургану. В этой стороне, где Мултых расположил свою кавалерию, не было строений. Вокруг простиралось холмистое поле. Мултых предполагал прорваться отсюда кавалерийским наскоком и ударить в тыл партизанам.

Район от самого Шлагбаума и по всей центральной Воронцовской улице до штаба гарнизона был занят сборными частями генерала Михайлова.

На автомобиле по Воронцовской улице медленно проезжал генерал Губатов. Он остановил машину у здания Дворянской гимназии и поднялся во весь свой саженный рост.

— Господа! — обратился генерал к офицерам. — Чего бы это ни стоило, но город должен быть целиком взят, и эти мерзавцы должны быть выдавлены на гору и там уничтожены. Так приказал командующий фронтом. Помните, что святая матушка Русь никогда не забывала своих героев! Благословляю вас на победу. Ура!

Офицеры дружно подхватили:

— Ура-а-а-а!

Губатов крикнул, весь багровея:

— В ата-а-ку!

— В атаку, в атаку, в атаку! — понеслось вдоль всей улицы до самого собора и перекатилось дальше, по всем белогвардейским частям.

— Цепь, вперед!.. Ро-о-ота, арш!.. Вторая, налево арш!

Зазвякали шпоры, загрохотали тяжелые, подкованные английские сапоги.

Когда белые подошли к лестницам и крутым улочкам, по которым можно было подняться только пешими, и ринулись с вершин лестниц, с крыш домов, с высоких стен, навстречу им брызнуло сталью и огнем.

Белые волнами карабкались по старым лестницам, лезли через сады. Залпы винтовок засевших под горой партизан раздавались неумолчно. Торопливо щелкали пулеметы.

Офицеры кричали охрипшими, отчаянными голосами:

— Цепь, вперед!

И цепь неслась.

На северной стороне партизаны, по частой команде Дидова, швыряли вниз гранаты.

Дидов бегал кругом, размахивая маузером, и повторял:

— Бей белых гадов! До последнего их лупи! Не пущай гидру… Так, так его! — радостно выкрикивал он, когда по лестницам кувыркался какой-нибудь белый. — Ого! Молодец, влепил! — И бежал дальше по укреплениям, всюду ободряя бойцов.

Солнце уже далеко сползло за гору. В городе удлинялись тени, предвещая скорое наступление ночи, близость которой в цепях белых вызывала еще больший подъем. Звенья казаков и юнкеров ринулись в открытую, без остановки, не переводя дыхания.

Далеко у кладбища, за Константиновской улицей, поднялся рев: «Ура-а-а! Ура-а-а!..» Этот рев словно захлестнул треск перестрелки, и вскоре оттуда прилетела тревожная весть:

— Партизаны отступили к вершине горы. Белые захватили Константиновскую улицу до самого соборного спуска.

Дидов, чтобы не очутиться во вражеском окружении, дал команду к отступлению. Партизаны, скрипя зубами, оставляли насиженные прикрытия. Это была отличная позиция, и покидать ее без рукопашного боя казалось партизанам верхом позора, но Дидов объявил всем о заходе белых с тыла. Уходя последним, Дидов долго еще в одиночку бил из маузера, расстрелял все обоймы, бросил гранату и в дыму догнал свой отступавший отряд.

По всей линии боя белые узнали о прорыве.

Заиграл рожок: вперед, вперед!

Задрожали лестницы. Офицеры, юнкера, гимназисты, добровольцы полезли ряд за рядом, топча трупы своих, упрямо устремляя вверх щетину штыков.

Скоро весь город был занят белыми. Одна только вершина горы Митридат, изуродованная английскими снарядами, осталась в руках партизан. На этой вершине, в черных воронках, за камнями и кустами, скрылись выбитые из города партизаны и рабочие…

5

Колдоба с дружиной партизан и рабочих находился на склоне горы у западной части города, а Шумный расположил свою группу и пулеметы вдоль всей вершины. Они одновременно увидели, как около полусотни бойцов отпрянули от лестниц, падая под пулями. Прямо в устье прорыва с гиком летела кавалерия Мултыха. Она смяла первые заставы партизан и с воем и бряцанием мчалась в гору. Впереди отряда скакал Мултых, бешено кружа над головой шашкой. Партизаны бежали, чувствуя на затылках погибельный свист казацкого оружия. Колдоба, отстреливаясь, отходил последним, позади всех. Его мысль работала лихорадочно: как остановить, как удержать партизан, повернуть лицом к врагу и открыть огонь?.. Колдоба надеялся, что крутизна горы посбавит казачий карьер.

Вдруг справа, с высоты, заработал пулемет. Колдоба остановился, пригнувшись, стараясь уловить по звуку, откуда бьет пулемет и куда ложится веер его пуль.

«Наши, наши бьют!» — восторженно екнуло сердце Колдобы.

Казаки со всего размаху перелетали через головы лошадей, клубками катясь по траве. Кони, храпя, вставали на дыбы и падали на спины, давя своих всадников. Другие мчались по степи, волоча за собой на стременах подпрыгивающие по буграм тела.

Колдоба выбросил вверх винтовку и закричал во все горло:

— Товарищи, ложись! Ложись! Не отступай!

Некоторые партизаны залегли, но многие, не оглядываясь, продолжали бежать.

— Стой! Куда? Ложись! — кричал бегущим Колдоба.

Его голос гулко раскатывался по горе. Бойцы останавливались и, оглянувшись, лезли под плиты,