поднял свою руку с пола, собираясь закрывать дверь с маленьким вырезным окошечком.

— С утра как нет, — прогундосил он уже за закрытой дверью.

Послышалось мягкое клацанье замков и запоров.

Мария в растерянности вышла во дворик. Липовая аллея с зелеными крашеными скамеечками на красном гравии тянулась от порога к воротам; кусты акации, боярышника, забор. В середине аллеи она обернулась. Дом, в котором помещалась клиника, снова казался игрушечным, чего нельзя было сказать вблизи, после знакомства с привратником, — розовый кирпич, нежно круглящийся на угловых башенках, белые прорисованные наличники, аккуратно подстриженный газон с декоративным палисадником. «Чего я прилетела? Ведь знала же, идиотка, все бесполезно! Сколько можно надеяться?.. Все, хватит!..»

Она решительно развернулась и чуть не столкнулась с Ефимом. Он появился совершенно внезапно, ниоткуда, ни звука машины, ни шагов, — словно из крапчатого кружевного полотна солнечного света и тени, что ткали колышущиеся листья лип, прямо перед ней. Из воздуха. Не узнав его сначала, Мария от неожиданности остановилась, поправляя прядь, пытаясь скрыть замешательство.

«Черт! — выругалась она про себя. — Неврастеничкой станешь! Ведь не было никого!..» И довольно неприветливо посмотрела на Ефима. Мягкий светлый костюм, черная бобочка без воротника, темные очки — дачник эпохи четвертой русской революции.

Ефим казался не менее удивленным.

— Мари?! — воскликнул он, сорвав очки и восхищенно разглядывая её.

Но голос выдавал его, он был точно выверен, такой же мягкий и глубокий, как фактура костюма и туфель. Поклон, рука, поцелуй — калейдоскоп положений, фейерверк чувств, но все с легкой самоиронией и несомненным лоском салонного льва.

— Какими судьбами?.. Вы не заболели после всех этих событий?.. — Ефим помахал в воздухе рукой с газетой, как бы подыскивая определение творящейся чехарде в стране. — После всей этой ерунды вокруг, что красиво именуется политическим кризисом?.. У вас такое озабоченное лицо!.. Но все равно, всех прекрасней, всех милее!..

Мария еще раз поправила прядь. Все-таки, как он здесь оказался? Получалось из воздуха! Мистика!.. Я скоро сама с ума сойду!

— Мне сказали, вас нет…

— Как нет? А это что?.. — Ефим показал почему-то кремовую подкладку пиджака, распахнув его, и снова газету. — Я гуляю по саду и вдруг вижу вас! Как изгнание из рая! То есть, наоборот… А мне говорят, меня нет! Как это, Мари? Пойдемте-пойдемте…

Он ловко и опять же очень естественно, в стиле светского разбойника, подхватил её и повел по аллее к воротам.

— Ваш… — Мария запнулась, слово санитар ей не нравилось, применительно к данной ситуации. — Ваш служащий, сказал, что вас нет.

— Петрович! — ахнул Ефим. — Вот каналья! Он уволен, Мари! Уволен без пособия и не уговаривайте меня. На минутку нельзя оставить сумасшедший дом, чтобы кто-нибудь тут же не сошел с ума. Это заразно! Это эпидемия какая-то! Что у меня за работа, Мари, только отвернешься — новый Наполеон или Энштейн, или апостол Петрович!.. Вчера, представляете, один вообразил себя бойлером, выпил стакан крутого кипятка и им же, кипятком этим крутым, поставил себе клизму! Спрашиваю, зачем?.. В горячей воде, говорит, лучше отстирывается. А ты что опять, спрашиваю, носки проглотил? — Нет, мыло… Это они чистку организма проводят. Ну что мне, несчастному, с ними делать, Мария Александровна?

Ефим бодро заламывал руки, вышагивая рядом и был похож на несчастного, как гейзер — на капельницу. Казалось, все его беды существуют только для того, чтобы восторгаться ими и тут же забывать. Он уже рассказывал про Швейцарию, где работал в какой-то высокогорной психушке и где — вот народ! — сходят с ума совершенно по-европейски, интеллигентно и только на почве замещения личности личностью.

— Личностью! — подчеркнул он, вздымая указательный палец вверх. — Но никак не промышленным оборудованием!.. Ладно, стиральная машина, а если он завтра вообразит себя мартеном, нефтяным факелом? Спалит ведь все дотла!..

Тут он заметил глаза Марии.

— А что, собственно, случилось? — спросил он, как обычно, не делая паузы. — Что-нибудь случилось? Вы на меня так смотрите…

— Вы спрашиваете? — удивилась она.

— О, простите! Я с этими моими подопечными… столько всего… простите!

На какую-то секунду Марии показалось даже, что он смешался, впрочем, через мгновение он уже снова непринужденно заметил:

— Вы знаете, у меня такое странное убеждение… зреет, что с вами нужно говорить только начистоту. Итак, милости прошу!..

Они уже шли по аллее обратно к розовому кирпичному домику. Мария даже не заметила, как он развернул ее от ворот. Ефим все говорил, говорил… Снова Швейцария, Альпы, Европа, МВФ, августовский крах, кризис, терракты и Чечня, Чечня, Чечня, и все это на фоне кататонического ступора или возбуждения, только она не поняла, кого. Его?..

— Он мне еще сказал, — подняла она на него глаза, — что у него снова…

— Да! — моментально посерьезнел Ефим. — Да, это так, не буду скрывать! Ему стало хуже. То есть не то, чтобы совсем хуже, а как бы вам сказать?.. Нет! Я даже не думаю, что вам стоит его навещать сегодня и-иии… пока. Эт-то, понимаете…

Ефим поиграл внезапно появившимися в его руках четками — странными, из блестящих круглых камней, все с одинаковым рисунком — открытый глаз… закрытый глаз, причем было непонятно, работа это художника или природы, потому что глаза были совершенно разные, но словно бы похожие.

— Это не самое приятное зрелище… надо сказать, — поделился он.

Мария с трудом оторвалась от странных четок, мелькающих между быстрыми пальцами и словно подмигивающих — открытый глаз, закрытый глаз.

Ефим понял ее взгляд по-своему. И начал говорить. Поплыли липы в головах, или Марии так казалось в мерном шаге, который они приняли, не сговариваясь? Затих ветер. Тишина опустилась на аллею как засада.

— Вы знаете, Мари, в моей практике это уникальный случай. Сложный, вызывающе неправдоподобный бред, который он даже и не пытается приблизить к реальности, просто склеивает: и так, мол, хорошо и этак славно!.. Все это, по моей просьбе, он выразил на бумаге, для ясности — целая книга! Но ясности ника… понимаете, он утверждает, что выходит в какой-то другой мир