или миры, их у него множество, что его преследует некто Доктор, который, кстати, лежит в соседней палате. Тоже, надо сказать, презанятная личность — без имени, без прошлого, английский пациент, словом…

Аллея казалась бесконечной, она распахивалась с каждым шагом перед ними и снова смыкалась строгой анфиладой. Было что-то похожее в этом струящемся, пронизанным светом тоннеле и звучащим потоком слов. Они обошли дом и углубились в парк, а Ефим не умолкал…

— Мало того, он заразил безумием этого Доктора и тот утверждает теперь то же самое, тот же бред! Он был уже на выписке, когда устроил побег. Вы не поверите, настоящий побег, со взломом, свечами, погоней! Теперь Доктор уверяет, что он прибыл со специальной миссией, спасти Фому отсюда, мол, его ждут дыры. Очень символично, не правда ли? Если учесть, что весь женский персонал… впрочем…

Мария то появлялась, то пропадала в этом потоке. Книга. Доктор. Побег. Ну, побеги он мастер устраивать! Но книга!..

— А по всей клинике мои пациенты вырезают картонные круги, раскрашивают голубым и розовым (У него об этом в книге, я вам дам!) и воруют их друг у друга смертным боем, как они выражаются. Целые сражения!.. В которые вовлечены даже мои санитары, хоть вам и не нравится это слово. Вам кажется, что оно унижает человека? — неожиданно спросил Ефим.

— Нет, — помотала головой Мария. — Просто он настолько соответствует тому облику, который сложился у меня от советских еще психушек, что я…

— Вы побоялись его обидеть! — закончил за нее Ефим. — Ах, Мария, вы даже не представляете, каким грязным сосудом кажусь я себе рядом с вами!

— Вы говорили о кругах.

— Да-да… — Ефим запрокинул голову вверх и снял очки на мгновение, словно чтобы вдохновиться неотфильтрованным солнечным светом. — Какие-то гимны этим кругам, ритуалы… он превратил своими фантазиями мою клинику в настоящий дурдом!

Мария невольно хмыкнула: как это похоже на него!

— Я могу вас понять, — сказала она.

— Нет, Мария! — горячо возразил Ефим. — Увы! Вы даже не представляете, насколько далеко это зашло! Они слушают его как бога, они молятся и каются ему, как идолищу… что, впрочем, не мешает им избивать его, когда он находится в пограничных состояниях, подобных теперешнему, и не отвечает на их вопросы, не реагирует на просьбы вырезать круг.

— Его избивают?.. — Мария сверкнула глазами. — Ну, знаете, я слышала, что персонал этим грешит, но чтобы сами больные! Это же не тюрьма, в конце концов! Вы должны оградить…

— Ну что вы, Мария, мы конечно сразу пресекаем подобные инциденты, теперь он уже в отдельной палате. Сразу же, заметьте!.. Но вы не обратили внимание, насколько это симптоматично? Вообще-то, это довольно обычно на определенном уровне сознания, в стадии расщепления или замещения, так называемой, дикости… помните у Моргана или у Фрезера?.. Некоторые племена и сейчас наказывают изображения своих богов (которые для них, заметьте, те же боги!) из-за плохой охоты, неурожая или стихийного бедствия, а также поджаривают или подвешивают своих шаманов и колдунов, действующих, так сказать, не слишком продуктивно…

— Да, я слышала и про каннибаллизм, но я надеюсь, это не значит, что все это пышным цветом распускается у вас в клинике, Ефим Григорьевич? Вы-то не на этом уровне сознания, коль скоро можете квалифицировать?

Но Ефим ее как будто не слышал, вернее, не захотел услышать эту инвективу.

— Но что самое непонятное во всем этом, — продолжал он, — так это невероятная устойчивость этой, всеобщей теперь, мании, наряду с ее фантастической заразительностью и несмотря на всю ее невероятность. Так что… — Он вернул ей взгляд, которым она только что наградила его. — Еще неизвестно, кого от кого спасать надо.

— Но вы же что-то делаете, кроме того, как в Дом кино ходите?

— Вы безжалостны! — ослепительно улыбнулся Ефим. — Но!..

Он принял прежний тон.

— Мне удалось убедить его, уж не знаю насколько, в нереальности его реальностей, только напечатав его книгу. Но временами это снова прорывается в нем совершенно дикими выходками, и создается впечатление, что он, несмотря на все его уверения в обратном, не верит мне. И тогда это действительно настоящие страсти по Фоме…

— Страсти по… что вы имеете в виду?

— Не удивляйтесь, так называется его книга, — пояснил Ефим. — Более того, он с некоторых пор считает меня своим, ну если не врагом, то уж мешающим фактором точно: то ли выходцем из Томбра, есть у него такая фантастическая реальность, то ли еще кем, — в общем, приспешником тьмы…

— Он наверное считает, что есть за что?

Ефим хмыкнул.

— Ну да, конечно, я — зверь…

Он на мгновение задумался, глядя на Марию, с прищуром, словно решая — говорить, не говорить.

— Я вам не все сказал, — проговорил он, наконец. — Дело в том, что он сейчас как-то уж очень неадекватен. Это совсем не то, что вы видели в прошлые разы. Теперь для него не существует никаких различий. Ваш визит, сны, книги, процедуры, общение с себе подобными — все это для него одно. Одна реальность, пестрая, но одна!.. Он не отличает сна от яви, ваш визит от процедуры, вы ему можете показаться… ну, не знаю, простите, капельницей, шприцем, сестрой, наконец! Он может есть кашу и одновременно сражаться на турнире. Представляете картину?.. Когда содержимое из ложки летит бедной санитарке прямо в лицо?.. Он не заметит вашего прихода, Мария Александровна! К сожалению… а если заметит, то не удивляйтесь, если он поговорит с вами о превратностях рыцарской жизни, жизни преобразователя вселенной или о моей роковой роли. А может, о вашей… если, конечно, заговорит. И если вы еще не передумали.

— Не передумала.

— Но пермете, мадам?.. — Ефим сокрушенно улыбнулся, разведя руки, в каждой из которых оказалось по газете. — Мне вас искренне жаль. Нет-нет, поймите правильно!.. Раньше он хоть заявлял, что не сумасшедший, а теперь… теперь он нас всех просто забыл… Позвольте спросить, кстати, что же подвигает вас на это? Уж не тот ли листок, который я вам дал на премьере… Как