Косове их осталось так мало, что доминирование можно было сохранить лишь с помощью репрессий. Распад Югославии в любом виде нес угрозу этому имперскому наследию.

Нестабильность в стране имела и экономические причины. Мировой кризис и распад СССР нанесли тяжелый удар по национальной экономике. Сократился экспорт, возрос внешний долг. Безработица тоже была высокой, но северные Словения и Хорватия оказались в лучшем положении: это были высокоразвитые регионы, близкие к рынку ЕЭС. В Сербии, Воеводине и Белграде жилось неплохо, но большинство сербов были небогатыми фермерами, зависимыми от государственных субсидий, которые пошли резко на убыль из-за кризиса и сокращения налоговой базы. Большая часть промышленности и торговли принадлежала государству, приватизация обогащала лишь тех, кто имел связи с высшими кругами. Те, кто управлял страной на национальном и региональном уровнях, были и хозяевами ее экономики. Если бы экономический кризис в Югославии имел классовый, отраслевой, республиканский или этнический характер, в условиях коллапсирующей экономики общий результат был бы нулевым: кто-то приобрел бы то, что потерял другой. Меж тем экономические трудности усугубляли этнические трения, в особенности это касалось сербов, которые из-за децентрализации власти теряли лучшую и большую долю пирога.

Крайнюю озабоченность сербов продемонстрировала публикация в 1986 г. «Меморандума Сербской академии наук и искусств». За пределами Сербии этот документ подвергся критике и даже глумлению. Томпсон (Thompson, 1994: 54) пишет: «“Меморандум” был жалок, беспомощен и мстителен». Я воспринял его по-другому. Авторами этого послания выступили 16 выдающихся общественных деятелей, историков, литераторов с либеральными, умеренно антикоммунистическими убеждениями. «Меморандум» стал известен широкой публике еще в своем черновом, недоработанном варианте, в особенности удручает его экономический раздел. В первых строках там заявляется, что югославская экономика стала дырявым ведром. Рыночные реформы убили централизованное управление, отдав экономику на откуп регионам. Теперь каждая республика, оторвавшись от центра, получила полную экономическую свободу. «Тяжеловесная и косная (коммунистическая) бюрократия удерживает власть и продолжает оставаться невыносимым бременем для страны». Далее осуждаются изменения, внесенные Тито в конституцию в 1974 г. Две провинции Сербии — Косово и Воеводина — получили не только автономию, но и независимое представительство на федеральном и республиканском уровнях. Теперь любые конституционные поправки требуют единогласной поддержки делегатов от республик и земель, что утяжеляет законотворческий процесс и делает его практически невозможным.

Несербские представители от двух провинций теперь могут блокироваться со своими союзниками и добиваться большинства голосов на федеральном уровне и даже прибрать к рукам Сербскую республиканскую ассамблею. В общем и целом сербские претензии были справедливы. Как отмечает Уолкер Коннор, Тито «изуродовал» конституцию, «ослабив влияние самой значительной этнической группы в стране — сербов» (Connor, 1994: 333; см. Udovicki & Torov, 1997: 80–84; Vujacic, 1995: 108–112). «Только Сербия проигрывает в соревновании за создание национального государства, — говорится в «Меморандуме», — и это самое тяжелое историческое поражение в мирное время, которое только можно себе вообразить». Впрочем, в документе не сказано ничего о превосходстве Сербии в контроле над армией, службах безопасности, столицы, о сербском этническом преобладании в партийных и полицейских структурах всех остальных республик. Аллюзии на эти очевидные факты сквозят в обиде на республики и провинции, которые имеют дерзость называть сербов «угнетателями», «централистами», «жандармами». «Меморандум» также укоряет Центр в недофинансировании Сербии, в невыгодных для республики торговых отношениях с другими автономиями. На самом деле отставание Сербии объяснялось аграрным характером ее экономики и ее географическим положением — Сербия находилась вдалеке от европейских рынков.

В результате, заявляется в «Меморандуме», некоренные сербы вынуждены эмигрировать. И вот она, та фраза, которую не устают цитировать эксперты: «В Косове сербов подвергают физическому, политическому, юридическому и культурному геноциду». Слово «геноцид» повторяется трижды. Сербы действительно покидали Косовский край из-за дискриминации и запугиваний (Vujacic, 1995: 218–225). Там шла этническая чистка, но никакого геноцида, конечно, не было. В заключение «Меморандум» достаточно спокойно предлагает начать диалог о конституционной реформе во имя «демократического интеграционного федерализма». Поправки в конституцию должны обеспечить права всех народностей, регионов, социальных групп, усилить и федеральные институты власти, и народный суверенитет (скрытая атака на коммунистическую партию). «Меморандум» требовал равноправия всех этнических групп и восстановления «пошатнувшейся сербской государственности». В документе ничего не говорилось об «усилении или укрупнении Сербии». Несмотря на всевозможную критику, это было мнение сербов, пусть и субъективное, о Югославской Федерации и ее недостатках (Grmek et al., 1993: 235). Это была первоначальная версия «сильной федерации»: федерацию нужно сохранить, а центр ее усилить.

Но некоторые сербы хотели большего. Юрисдикцию Сербии надо было распространить на все районы Косова, где жили этнические сербы, на пограничные районы Хорватии и Боснии; а также (в самом уродливом варианте) «на все территории, где есть сербские кладбища». Такова была идея «Большой Сербии». Она не была грубо экспансионистской (никакого сравнения с нацистской идеей «жизненного пространства»), но ущемляла права других этнических групп. Этот план поддерживали сербские крестьяне (страдающие от рецессии и децентрализации), привилегированные, но уязвимые работники общественного сектора, ущемленные сербские меньшинства и сербские беженцы. Особенно незащищенными чувствовали себя косовские сербы, они же проявляли и наибольший экстремизм. Рвущиеся к независимости Хорватия и Босния должны были с особой деликатностью относиться к «своим» сербам, чтобы те не сомкнулись с великосербскими националистами. Решить сербскую проблему было непросто.

Второй проблемой Югославии была единственная республика, которая по определению не могла стать моноэтничным государством. По переписи 1991 г. 44 % жителей Боснии и Герцеговины идентифицировали себя как мусульмане, 32 % как сербы, 17 % как хорваты и 5 % как югославы. 16 % родились от смешанных браков — больше, чем в остальных республиках. В смешанные браки чаще вступали молодые городские пары, на селе такие странные союзы не одобрялись. Этническая карта Боснии была лоскутным одеялом, где каждый лоскуток был крохотной частью крупной этнической группы. Даже если бы Босния раздробилась на множество мини-государств, в каждом из них все равно оказалось бы национальное меньшинство. Независимая Босния и Герцеговина нуждалась в консоциативном государственном правлении с разделением властей между этническими общинами. Снять межэтнические трения в Боснии было трудноразрешимой задачей.

К 1990 г. Югославская Федерация была у народа не в чести. Большинство югославов той эпохи мечтали перепрыгнуть из коммунизма в демократию, и Федерация представлялась им коммунистической резерваций и оплотом сербского засилья. За пределами Сербии народы стремились к децентрализации. Этот процесс, уже начавшись, вызывал негодование лишь у одних сербов. Когда коммунистический режим в Югославии пошатнулся, международный капитализм пустил в ход мясницкий топор неолиберальной экономики: кредиты предоставлялись лишь в обмен на свертывание государственного планирования и урезание социальных статей бюджета. С 1986 г. началось падение ВВП Югославии. В 1988 г. безработица, по официальным источникам, достигла 17 %, при этом