за Милошевича. Предложение Словении и Хорватии децентрализовать федерацию было отметено, компромиссное предложение Боснии и Македонии создать асимметричную федерацию, учитывающую особенности каждой республики, тоже не нашло поддержки (Goati, 1995: 76). Когда переговоры зашли в тупик, оппозиционные Милошевичу партии не смогли возразить ничего против Плана Б «Великая Сербия» — ведь это был и их план. Большая часть сербов потеряла надежду на сохранение мультикультурализма. Только 11 % опрошенных верило, что многонациональное государство сможет жить в мире и согласии, остальные считали, что лучше размежеваться по этническим границам (Vreme, 30 нояб. 1992).

Катастрофические этнические войны должны были неизбежно подорвать популярность Милошевича. 1991 и 1993 гг. вынудили его силой подавить массовые протесты. Полиция была брошена на разгон демонстраций, под выдуманными предлогами были закрыты многие оппозиционные издания. С другой стороны, война укрепила позиции Милошевича. Президента неугодной Социал-демократической партии Воеводины назвали «союзником фашиствующих хорватских головорезов», затем его арестовали и призвали в армию. Милошевич скрытно сосредоточил в своих руках и экономическую власть. Половина сербской промышленности все еще принадлежала государству, из этого источника СПС и ее парамилитарные формирования получали тайную финансовую поддержку. Рабочих, отказавшихся взять в руки оружие и вступить в добровольческие формирования, увольняли (Vreme, 11 нояб., 9 дек., 12 дек. 1991). Оппозиция разбилась на два лагеря — небольшой либерально-пацифистский и мощный военно-националистический, между которыми постоянно метался Драшкович. Это тоже было на руку Милошевичу. В поисках союзников он вошел в коалицию с Воиславом Шешелем и его националистами. К середине 1992 г. 200 тысяч югославов эмигрировали за рубеж, среди уехавших было много либерально настроенных интеллигентов (Vreme, 6 апр. 1992). Коалиция Милошевич — националисты управляла Сербией, и это сужало лидеру поле для политического маневра. Горди и Снайдер (Gordy, 1999; Snyder, 2000) преувеличивают роль Милошевича в том, что они называют «уничтожением политических альтернатив». Милошевич действительно опирался на силу полиции и СМИ, он действительно впал в военно-патриотический раж, но главное было в другом: сербы чувствовали себя ущемленными, они требовали государственной защиты, это стало их национальным требованием.

Набрав силу, оппозиция разделилась. Часть оппозиционеров стала более радикальной, чем сам Милошевич.

К несчастью, сербские политики и электорат отказались от демагогии, возбуждавшей этническую вражду, лишь когда чистки уже начались. Страшная Вуковарская резня в ноябре 1991 г. стала личным моральным кризисом для Драшковича (Grmek et al., 1993: 316–317). Он не смог понять вовремя, что его риторический призыв «дать власть сербам повсюду, где есть сербские кладбища» обернется новыми массовыми захоронениями. До той поры сербы твердо стояли на страже своей независимости перед лицом внешних угроз, но еще никто не взял в руки оружие, еще не пролилась первая кровь.

Ни в одной из республик не было массовой поддержки кровавых этнических чисток. Но в Сербии уже пришли в движение две радикальные политических силы. Милошевич сам поставил капкан и сам же в него и угодил. Он обязался обеспечить «большую защиту» сербам либо в форме компактной федерации, либо через пересмотр федеративных границ. И если бы он посмел отступить от этого курса, его бы смели радикальные националисты. В альянс с либералами Милошевич войти не мог — они никогда бы не смирились с его авторитарными замашками. У сербского лидера было две опоры — националисты и этатисты, при этом и те и другие неуклонно дрейфовали в сторону радикального национализма. Милошевич был одновременно и господином, и рабом своей социально-электоральной базы и тех националистов, с которыми он был вынужден вступить в союз. Во-вторых, сербские радикалы перешли к погромным, насильственным действиям против своих оппонентов, в чем их поддержала сербская тайная полиция SDB. Еще с 1970-х гг. рыцари плаща и кинжала устраняли политических противников за рубежом с помощью криминальных элементов. Пришло время, и агенты SDB начали создавать парамилитарные формирования из этнических сербов Боснии и Хорватии и помогать националистическим партиям в подготовке боевых дружин (Knezevic & Tufegdzic, 1995; Milicevic). Радикальный, насильственный этнонационализм, перешедший в наступление в самых уязвимых регионах, дестабилизировал политику центра.

Переговоры о реформированной конфедерации успеха не принесли, и тогда была разыграна другая карта. Словения решила, что у нее появился шанс выйти из федерации мирным образом. У Милошевича была армия, чтобы этого не допустить. Напряжение усиливалось. Когда республики прислали своих представителей в Федеральный парламент в Белграде, чтобы выторговать себе новую конституцию, они не сумели создать там социалистических, либеральных или консервативных фракций, как это делают сейчас их коллеги в Европарламенте. Вместо этого они размежевались по этническому признаку и выступили как хорваты, словенцы, сербы и так далее. Этничность вытеснила классовость (мой тезис 2). Сербские и хорватские депутаты от Боснии разбрелись по нескольким фракциям: одни остались в составе боснийской делегации, другие блокировались с кем угодно, лишь бы то были братья по крови. Только Сербия и Черногория провели отчисления в федеральный бюджет, после чего тот рухнул. Экономический кризис и накопившийся внешний долг привели к торговым и финансовым войнам — каждая республика пыталась переложить свой ворох экономических проблем на другую республику. В конце 1990 г. Милошевич дал дополнительный толчок этому процессу. Сербский лидер обобрал до нитки Национальный банк, чтобы выплатить внешний долг Сербии. Другие республики дали симметричный ответ, и Федерация начала рассыпаться на глазах. Первый и неизбежный шаг в этом направлении сделали региональные националистические движения. Они с самого начала отвергали коммунистическую федерацию, которая одновременно утратила и геополитический смысл, и экономическую силу. Эту модель продолжали поддерживать лишь сербские националисты. Федерализм казался чем-то девиантным на фоне европейских национальных государств. Отколовшиеся республики начали создавать институты государственной власти, в том числе и парламентскую систему, которая функционировала по принципу «победитель получает все», а не по принципу пропорционального представительства по результатам выборов, которые, кстати, выиграли националисты. Мы не знаем, чего на самом деле хотели югославы. Мы знаем лишь, как и за какие партии они проголосовали на избирательных участках в конкретной избирательной кампании. Мы вправе предположить, что лишь единицы хотели того, что вскоре получили все: кровавые этнические чистки.

Этнический национализм провоцировал рост оборонительного сознания. Опросы общественного мнения в Хорватии показывают, что националисты имели особый успех у тех, кто ощущал себя этнической жертвой большинства, с привилегиями которого невозможно было смириться (Siber, 1993: 152–153). «Защитим наш домашний очаг» — так звучал главный националистический девиз на югославских выборах 1990 г. Демократия подарила победу на выборах тем, кто сумел проявить мужество и отстоять свои принципы. Две уже существовавшие общественные организации сумели отмобилизовать свои силы лучше остальных. Это были Союз молодых коммунистов Югославии, профсоюзы, а также профессиональные и культурные объединения. Но поскольку народ в большинстве