Япония идет на юг и сталкивается с Америкой

Когда в июле 1940 г. Коноэ Фумимаро во второй раз стал премьер-министром, он вновь столкнулся все с тем же вызовом, который столь досаждал его первому кабинету. Это было «невиданное, великое испытание» Китайским инцидентом. Его поиски выхода из этой нескончаемой агонии приведут к тому, что японские войска будут посланы не только в Китай, но и в страны Юго-Восточной Азии. В своем радиообращении 23 июля 1940 г., в том самом, в котором он призвал к формированию Нового политического порядка, Коноэ подчеркнул, что если Япония хочет «идти во главе перемен» в коренным образом меняющемся мире, она должна укрепить свои узы сотрудничества с Маньчжоу-Го и Китаем и даже рассмотреть возможность «экспансии в южные районы Тихого океана». Во время пресс-конференции, проведенной 1 августа, новый министр иностранных дел, Мацуока Ёсукэ, предложил новый термин, который будет обозначать новое явление. У Японии, сказал он, есть благородная ответственность за создание «Великой Восточноазиатской сферы совместного процветания». Ядром этой зоны должны были стать Япония, Китай и Маньчжоу-Го, кроме которых в ее состав должны войти большая часть Французского Индокитая и Голландской Ост-Индии[42].

Коноэ и Мацуока добавили привлекательности протяженной в географическом отношении сфере совместного процветания, завернув ее в яркую имперскую бумажку. Любое продвижение к югу, утверждали они, должно производиться «мирно» и в соответствии, как аккуратно выразился Коноэ в своем радиообращении, «с высоким духом хакко ичиу». Это был еще один риторический оборот, мастерски сработанный ветераном словоблудия. Каждый японский школьник, читавший Кокутай но хонги, знал наизусть, что хакко ичиу означает «восемь веревок, одна крыша». Впервые это выражение появилось в хронике VIII столетия Нихон секи. С его помощью описывалось, как первый легендарный император Дзимму распространял свою власть на древние японские кланы, населявшие архипелаг. Впоследствии все эти кланы вступили в полосу процветания и беспечного существования, и все это — благодаря добродетельности императора. В 1940 г. этот термин был реанимирован. Применительно к Азии он подразумевал псевдосемейное объединение наций, ведомых Японией и ее отцом-императором. «Императорский путь», заливался соловьем Мацуока, позволит «каждой нации и каждой расе» найти «свое собственное место в мире».

Тяга на юг была связана не только и не столько с возвышенным идеалом растягивания восьми веревок мира под сенью единой крыши. Согласно Коноэ, националистическое правительство в Чонцине так цепляется за жизнь только потому, что Соединенные Штаты и Великобритания используют колониальные владения западных держав в Юго-Восточной Азии и поставляют Чан Кайши материалы, необходимые для ведения войны. Премьер-министр, безусловно, все знал лучше всех. В конце 30-х лишь незначительное количество военного снаряжения было переброшено в Чонцин по Бирманской дороге, а также через немногие порты Южного Китая, все еще остававшиеся открытыми. Разумеется, в 1939 г. более существенная помощь поступила с северо-запада, из Советского Союза. Но и ее объемы с трудом достигали 25 000 тонн в месяц, что равняется весу груза, перевозимого всего двумя кораблями. Тем не менее японская военщина, не преуспевшая в своих попытках «покарать» Чан Кайши, не могла противостоять соблазну превратить Запад в козла отпущения. Осенью 1938 г., еще до того как Коноэ выступил со своей идеей создания сферы совместного процветания, заместитель военного министра Тодзо Хидэки произнес зажигательную речь перед благодарной аудиторией армейских резервистов. Его выступление получило широкий отклик в японской прессе. Тодзо заявил, что японская армия могла бы быстро и с честью для себя завершить Китайский инцидент, если бы не грубое вмешательство Лондона и Вашингтона. Если перерезать линии снабжения, идущие из Юго-Восточной Азии в Чонцин, объяснял он, режим Чан Кайши лопнет как мыльный пузырь.

Однако независимо оттого, способен или не способен Гоминьдан противостоять японской агрессии без помощи со стороны западных наций, суть всех этих заявлений была в другом. В этой новой идее, что Англия и Америка представляют собой наибольшую угрозу Японии, была скрыта неоспоримая экономическая истина, а именно то, что Япония могла бы использовать ресурсы колоний западных стран, расположенных в Тихоокеанском регионе и Юго-Восточной Азии, в своих собственных интересах. К разочарованию многих японских экономистов, в конце 30-х Япония по-прежнему зависела от Соединенных Штатов. Треть всего японского импорта — от хлопка до стали и нефти — поступала именно из этой страны, и эта ситуация грозила дальнейшим ухудшением. С 1929 по 1932 г. Япония получала из Соединенных Штатов 36 %, или 163 500 метрических тонн, всей своей стали в болванках, которая затем шла на изготовление военного снаряжения и кораблей. К 1938 г. американцы поставляли 74 % металлического лома, перерабатываемого в Японии (1 006 700 метрических тонн). Подобным образом, в 1938 г. 60 % импортируемого механического оборудования, а также практически все редкие металлы, такие как молибден и ванадий, Япония получила из Соединенных Штатов. Традиционно, Япония сама себя обеспечивала медью. В 1939 г. в Японии было добыто 90 000 тонн этого металла, однако промышленности было необходимо значительно большее его количество для производства взрывателей и гильз, что в том же году страна была вынуждена импортировать дополнительно 105 000 тонн меди, и 93 % от этого количества поступили опять-таки из Соединенных Штатов. Ситуация с нефтью, с точки зрения военных стратегов, была самой критической. Из Америки Япония получала почти 80 % своего топлива, а что касается специальных дистиллятов, то тут зависимость достигала 90 %. С точки зрения экономистов и военных стратегов, к лету 1940 г. западные колонии в Юго-Восточной Азии превратились в сырьевую сокровищницу, доступ к которой позволил бы Японии, по выражению Коноэ, попасть в разряд экономически обеспеченных стран и, таким образом, освободиться от зависимости от все более враждебно настроенного Запада.

Позиция Японии относительно ужесточения конкуренции с Соединенными Штатами в Тихоокеанском регионе недолго оставалась незамеченной. Мироощущение простых американцев придало их реакции очевидный моральный оттенок. Если многие японцы вообразили себя освободителями Китая и Юго-Восточной Азии от белого империализма, то подавляющее большинство американцев воспринимало их как опасных угнетателей, ставших жертвами самообмана. Более, чем что-либо другое, раздражение и злобу у американцев вызывали душераздирающие картины зверств, совершенных японцами в Нанкине и других местах. Судя по опросам общественного мнения, проведенным в конце 1930-х, три четверти американцев испытывали симпатии к Китаю, и значительно большее количество респондентов желали, чтобы Соединенные Штаты более четко выразили свою позицию по поводу китайско-японского конфликта, причем эта тема волновала их больше, чем любые события, связанные с Европой.

Ни