над ней паранормальные тени. Она проходит мимо телевизора, но не выключает его, в раздражающем свечении желая засвидетельствовать чистые руки и оборзевшую матушку. Она обходит кровать и наступает на осколки. И думает: сука. Потому что видит не только их. Под осколками лежат таблетки. Они разные, но в основном белые, в основном маленькие и рассыпчатые, чтобы их было удобнее дробить до нейролептических крошек. Она поднимает голову и видит на тумбочке развороченную аптечку. Она знает, что их многолетних, ни хрена не помогающих запасов хватит прикончить роту солдат.

Дергаясь к матери, она хлещет ее по щекам. Лицо запрокидывается. Белое на черном, и снова на белом, отливающем синью в черни утра.

– Ты охренела?! – трясет она худые плечи. – Просыпайся давай!

Её взгляд мечется по лицу, и одеялу, и таблеткам, застывает на бутылке какого-то безэтикеточного говна. Она хватает его, боясь учуять омывайку, но из горлышка тянет перебродившими сухофруктами. Вернув бутылку на тумбочку, она откидывает одеяло, дергает сухую холодную руку. С обмякших пальцев стекает два кольца, гулко стукаются о пол.

– Как же ты заколебала… – бормочет она, пытаясь нащупать пульс. – Сколько можно… И хоть бы один раз!.. Один нормальный раз!..

Она склоняется к лицу и прижимается ухом к приоткрытым губам. Возможно, когда-то они делали то же самое в обратном направлении, но она не помнит. Не только из-за сахара. Застыв, она не дышит. Только слушает. И, наконец, улавливает. В кино с таким звуком исходит душа, но в реальности он значит противоположное.

– Сука! Ничего не можешь сделать наверняка!

Она вскакивает, проносится мимо нас и выбегает из комнаты. В глубине коридора тренькает старый телефон. Один раз – на поднятую трубку, еще два – в лад набираемого номера. Гудки. Ответ. Она кричит, перебивая диспетчера:

– Женщина, тридцать семь лет! Попытка самоубийства!

Диспетчер собирается, уточняет адрес. И переспрашивает: алло? И раздражается: вы слышите меня?

Что именно произошло?

В каком состоянии пострадавшая?

Девушка, вы тут?

Да, думает она. И молчит. Тишина на линии кажется диспетчеру отсутствием, но это не так. Она здесь. Прямо сейчас она присутствует в собственной жизни так полно и трезво, как никогда прежде. Телефон тренькает, обрывая соединение. Звонок окончен. Хромым постукиванием она возвращается в спальню, включает свет и, щурясь, окидывает тело на кровати совершенно новым взглядом. Забегая вперед – это взгляд убийцы.

Опустившись на свободную половину кровати, она буднично разувает вторую ногу и спрашивает:

– Не поделишься, что ты почувствовала, когда решила не вызывать скорую?

– Мне стало хорошо, – тихо ответила Ариадна.

Она откидывает сапог, шумно переводит дух.

– Хорошо тебе было пару часов до. А это было счастье. Чистый восторг. Сначала от мысли, что можно ничего не делать и все случится само. Потом – от мысли, сколько всего можно успеть, пока оно не случилось.

– Это просто воспоминание, – вмешался я. – Это было давным-давно.

– Но оно было, – возражает она, не глядя.

– Кого угодно можно довести плохим отношением.

– Согласна. – Она встает. – Особенно детей психопаток.

Некоторое время она бездумно слоняется по комнате.

– Помнишь, о чем ты думала? Сколько мыслей вырвалось из многолетнего оцепенения? Но ты искала ответ всего на один вопрос. Какой?

– Не отвечай, – попросил я.

– Как сделать ей больно, – сказала Ариадна.

Она обходит кровать, приближается к тумбочке и тянется к бутылке.

– С чего начать. Где больнее всего. Как заставить ее с ором очнуться в луже собственной крови. Как с тобой это было однажды, помнишь? – Она делает несколько глотков. – За то, что Обержин по доброте душевной подвез тебя из школы. Сколько она переступала через тебя там, в коридоре? Дня полтора?

– Пожалуйста. – Я шагнул к изножью кровати. – Когда Стефан проснется в тебе, бог знает, кого он еще убьет. Я должен рассказать нашим о…

Она дергает плечом.

– С кем ты разговариваешь? Это просто воспоминание. Которое ты грубо прерываешь на самом интересном.

– Потому что я все понял…

– Ни хрена ты не понял.

Она разбивает бутылку о край тумбочки. Стекло разлетается. Алкоголь заливает аптечку и, барабаня каплями, стекает на пол. Приседая, она задумчиво перебирает осколки, выкладывает на кровать большие и острые. Кровь проявляет первые порезы на руках. Они пахнут сухофруктами.

– Как думаешь, откуда я начну?.. – Она берется за одеяло. – Не стесняйся. – Тянет его к изножью за собой. – Считай, это викторина на тему того, как хорошо ты знаешь свою вторую половинку.

Я упрямо молчал.

– Для того, кто просит помощи, – узит она губы и глаза, – ты как-то очень невежлив, Михаэль.

Я отвернулся. Вернулся. Обвел взглядом сухое безжизненное лицо, которому даже злоба не придавала оттенка.

– С ног, – предположил.

– А потом?

– Руки.

– Хм. – Она выглядывает из-за моего плеча. – Ты что, подсказываешь ему?

– Ты была зла и несчастна, Ариадна. Никто не заслужил того, как ты жила. Но это не значит, что ты тогда – это ты сейчас.

– Гонево, – фыркает она, сваливая одеяло мне в ноги. – Еще и с душком просрочки. Но не отвлекайся. Что в конце? Где я раскромсаю ее так, что даже светила Эс-Эйта не смогут вернуть былую красоту?

Я заставил себя посмотреть на женщину в постели. По-настоящему, сквозь воспоминание – на настоящего человека, нуждавшегося в помощи, возможно, всю жизнь.

– Лицо, – осознал я. – Поэтому нигде нет ее фотографий. Ни в последних новостях, ни в галерейном буклете…

– Ух ты. – Она придвигается, – И достижение «вторая половинка года» уходит…

– Я не сделала этого, – раздался слабый голос Ариадны за моей спиной. – Не успела. Дедал остановил меня. Иначе она умерла бы.

На ее лице проступает отвращение. Как вода сквозь ткань – темным, расползающимся пятном.

– Здесь? О нет. Далековато даже для Дедала. Здесь я делаю все, что хочу. Снимаю кожу слоями. Палю волосы. Ломаю пальцы. Кто бы знал, сколько орудий пыток скрывается в затхлой квартирке на окраине мира. – Она выныривает из-за меня и тянется к Ариадне. – Лампы. Утюги. Миксер! Давай расскажем ему, что мы придумали с миксером!

Ариадна отшатнулась к двери:

– Я не могу…

– Да брось… Мы даже не начали…

– Прости. Я… – Ариадна метнулась ко мне взглядом и отвернулась. – Не могу… Я подожду снаружи. Прости.

Она дергается и вопит ей вслед.

– Зато я могу! Прикинь?! Девять лет уже как, а ты по-прежнему размазня и ссыкуха! Неудивительно, что Стеф терпеть тебя не мог, пока не повадился трахать на регулярной основе! Хоть чем-то, сука, пригодилась!

Я схватил ее за руку. Ариадна крутанулась и ударила меня по ладони.

– Можешь выкатываться следом, – процедила она. – Я не собираюсь помогать.

– Хватит. Пожалуйста.

Меряясь взглядами, мы слушали, как в коридоре затихали шаги. Что-то мягко опало, кажется, на кухне. Ариадна вернулась к постели, села рядом с телом.

– Даже если предположить, что Стефа можно остановить, и ты просишь меня выбрать сторону… Он все-таки убил ее. Косвенно, но. С чего мне быть неблагодарной?

– Потому что твоя жизнь – не жизнь или смерть твоей матери. – Я осторожно опустился рядом.

– О, если бы это было так… – Ариадна отвернулась