что все кончилось. Я полностью сосредоточился на недоумении, звеневшим где-то там за океаном, огромном, как небо, неизменном, как горизонт. Ему было мало оправданий, покаяний, объяснений. Это была бездна наоборот. Закрыв глаза, я окунулся с головой и поплыл на голос. В тот момент водичка казалась восхитительной.

Габриэль поднялась из-за стола, цедя:

– Я не стану извиняться. У меня нет комплекса выжившего.

Я поднял ладонь, пытаясь отдышаться. Подойдя к ближайшему столику, за которым, к счастью, оказался свободный стул, я сел, перевел дыхание и вдруг заметил лица соседей. А за ними – соседей соседей, и так, по прямой, до застывшей столбом Габи. У функций, разделявших нас, вместо лиц было месиво. Оно напоминало разжиженный пластик, замешанный по спирали прямо внутри черепа. А еще ник. Вероятно, из-за отсутствия профиля. До океана и Ариадн я, наверное, оторопел бы. Но сейчас лишь пристально рассмотрел их, с одного плеча удлиненных, с другой скомканных траекторией Стефанова взгляда – а самого его нигде не увидел.

– Прости, – сказал. – Я был неправ.

– В чем? – холодно уточнила Габриэль.

– Я не подумал о тебе, когда… И никогда не думал.

– О ком?

– О тебе.

– О ком?

Я помедлил. Габриэль фыркнула:

– Как обычно.

– Нет, стой, я правда…

Функции поднялись, сворачивая стулья. Я закрутил головой, пытаясь вспомнить, что происходит. Точно. Нас окружали. Совсем скоро Хольд должен был рассказать про Адама.

– Я знаю, что́ ты хочешь мне втереть! – крикнула Габриэль из-за марширующей толпы. – Дело не в нас! На кону чужие жизни! Давай решим это вместе, а потом, обещаю, я куплю тебе леденец!

Я тоже встал, двинулся к прилавкам вдоль стены:

– Зачем ты помогаешь ему? Потому что злишься?

– Помогаю? Я восстанавливаю сигнатуры! Это моя функция! То, что я делала всегда, то единственное, что тебе было от меня нужно! А теперь, когда это понадобилось кому-то еще, я вдруг все делаю неправильно?!

– Но ты помогаешь ему найти госпожу М.

– …и не поджарить тебе мозг своим присутствием!

Часть функций остановилась у прилавков, отсекая Дедала. Судя по голосу, Габриэль скрылась где-то среди них. Я приблизился. Хольд поднял голову к потолку и сказал:

– Адам.

И продолжил, не скрывая издевки:

– Адам, Адам, Адам.

Под потолком гудел свет. Пару секунд было слышно только это – между его тяжелыми, сквозными хрипами. Я ничего не делал. Я помнил, что будет дальше.

Функции развернулись и стали разбредаться по залу. В открывшемся пространстве за прилавками Габриэль стояла, прижимаясь к холодильнику с газировкой. Дедал стоял рядом и смотрел сквозь меня.

– Когда он уничтожит искры, – тихо сказала она, – то заберет Ариадну с собой. Ты сможешь жить нормальной жизнью. Ради себя.

– Он убьет ее.

– Они оба давно мертвы.

Я повернул голову и посмотрел на самого себя двадцать, сорок попыток назад. Если бы я мог что-то посоветовать ему, сходящему с ума от боязни снова потерять близкого, так это меньше паниковать. Я всегда знал, что делал. И делал это хорошо. Если бы я пытался выбраться с того берега только ради себя, то проторчал бы там до конца жизни.

– Я хочу проснуться.

– Ты будешь спать, пока он не закончит.

– Как он это делает?

– Сила воли плюс характер, наверное.

Габриэль пронзила меня злым, но сдержанным взглядом. Я хорошо его знал. Он тяжело ей давался. В одном она была права. У нас никого не будет ближе, понятнее, а, значит, предсказуемее нас самих.

Я отвернулся и направился к лестнице.

– Куда ты? – воскликнула Габриэль

– Перепрятывать госпожу М.

– Чего?! Ты спишь!

– Да, – я обернулся, не сбавляя шага. – Но, если я что-то и умею так же хорошо, как ты – восстанавливать сигнатуры, так это придумывать под них ложные воспоминания.

Она переменилась в лице. Прости, подумал я. Прости, но дело правда не в нас. На кону стояло больше, чем чье-то разрозненное эго.

Отвернувшись, я прошел мимо лестницы и вошел в темную глубину этажа, которой мы выводили Хольда наружу. Габриэль бесшумно нырнула следом.

– Миш! – прошипела она, идя наугад. – Не связывайся с ним. Он опасен, даже если не хочет причинить вреда.

– Хольд говорил, таковы все мудаки.

– Лучше бы он был так проницателен, когда решил вернуть Ариадну!

Я молчал, ведя рукой по стене ниже пояса, выжидая, когда изменится фактура.

– Ты знаешь, что это правда. Хольд не хотел думать о том, что в дубль-функции невозможно спасти одного. Либо оба, либо никто.

Я тихо выдохнул. Ладонь наткнулась на толстый слой акриловой краски:

– Не думаю, что после встречи с Адамом его волновали такие вещи.

– Это не оправдание. – Габриэль рывком сократила расстояние.

– Ничто не оправдание, – пробормотал я и, завернув за угол, увидел тускло светящуюся дверь. У нее было окошко на уровне лица четырнадцатилетней девочки.

Габриэль привычно дернула меня за локоть, вынуждая развернуться. Я крепко перехватил ее руку и рванул к себе. От изумления она споткнулась, но я не дал ей упасть, молча распахнув дверь, толкнул внутрь.

– К-какого…

Позади меня вспыхнул свет. Перед ней тоже, хотя из двух высоких окон с мимозами на подоконниках его лилось предостаточно.

Габриэль крутанулась на каблуках. Захлопнув дверь, я запер ее на все замки, которые только мог вообразить:

– Все больницы одинаковые, правда?

Она с воплем бросилась на дверь. Я едва успел отскочить, когда ее рука метнулась сквозь окошко, пытаясь впиться мне в горло.

– Прости, – выдохнул я, – но я не хочу, чтобы мы тоже бегали друг за другом с оружием и выясняли, кто главнее.

Отскочив от двери, Габриэль заметалась по палате.

– Все было не так! Где ты в детской раковине найдешь палату на двоих?!! А это что?! Солнце?! Мимоза?! Откуда?! Она умерла зимой, а это, мать твою, весенние цветы!!

– Прости, – сказал я. – Я помню только так.

– А-а-а! – Габриэль швырнула в меня раскраской с тумбочки и принялась громить палату.

Я отвернулся. В пустом холле полукругом стояли стулья. На столе лежал маленький плеер с розовой кнопкой, похожей на самоцвет. У пианино в углу была поднята крышка, и я вдруг вспомнил, какое же это огромное везение – видеть из палаты холл, а не стену, не дверь в процедурный кабинет, которую ненавидели те, кто еще мог в него ходить.

– Я не хочу думать только о других, – простонала Габриэль.

– Я не хочу думать только о себе, – ответил я.

– Мм. – Она, кажется, скривилась. – И как ты будешь помогать другим, если не планируешь помогать себе?

Я резко выдохнул и обернулся.

– Ты хоть понимаешь, что́ с нами сделают, когда Стефан украдет ядро-тау? У госпожи-старшего-председателя? После всего, что уже сделал Хольд? У лабиринта будут проблемы колоссально иного масштаба, нежели мы с тобой!

Габриэль сощурилась:

– Только по-настоящему безжалостный человек решает, кому помогать, исходя из масштабов. Ты делал бы успехи на войне.

Я дернул плечом. Из коридоров послышались детские голоса. Здесь смерть не имела власти.

– О нет… – застонала Габриэль. – Лучше сразу пристрели меня.

Но я отвернулся и быстро ушел, оставляя ее любоваться чужими, так и не прожитыми жизнями.

* * *

Конечно, это