здесь называть – «Василия от Кристоффера»! Я прямо онемела и даже запуталась на какое-то время в своем переводе, встретив его несколько пристыженный и в то же время наглый, насмешливо-самоуверенный взгляд. С какой неприязнью, нет, вернее, с какой злобой и даже с ненавистью отзывался он о бедной, запутавшейся и, наверное, поверившей ему однажды девчонке, как упорно отказывался от своего несостоявшегося (и слава Богу, что несостоявшегося!) отцовства. И это – Василий, Васька, Василек, который всегда казался мне таким скромным, вежливым, обходительным, таким, в общем-то, показательно-положительным. Какая же я еще простушка, как не умею еще разбираться в людях! Словом, подлец он, этот Васька, да и только!

Вот и все, что случилось сегодня в поместье молодой фрау Кристоффер, – «семейная драма…».

И невольно, невольно, сидя сейчас в своем закутке, я со страхом и с великой тоской замечаю, как улетучивается из сердца все то хорошее, чистое, светлое, во что верила, перед чем преклонялась, чего ждала. И на месте этого возникает едкое, саднящее душу ощущение разочарования и горестного неверия. Исчезает вера в то чувство, чистота которого являлась в моих глазах святыней, перед которым должны были бы отпадать все мелкие животные инстинкты, то чувство, которое приносило бы только радость. Это чувство я называла любовью. Я верила в него, хотя до конца еще и не осознала. Теперь все рушится, оставляя взамен себя щемящую боль и грусть. Все меньше и меньше чарует жизнь, все больше и больше открывает она закулисные стороны самого яркого в жизни человека чувства…

9 сентября

Мне 19 лет. Боже мой! Год назад в этой же самой кухне, за этим же привычным, продавленным в одном углу столом, в такой же, уже опостылевшей до чертиков обстановке, сидели мы, советские пленники, и отмечали день моего восемнадцатилетия. Много произносилось тогда пожеланий счастья, свободы, близкого свидания с Родиной, но, увы, ни одно из них пока не сбылось. Однако минувший год не прошел бесследно. Многому научилась я за эти 365 дней. Научилась крепче любить и сильней ненавидеть, научилась твердо верить, надеяться и ждать.

Больше прежнего, больше, пожалуй, жизни люблю и ценю свою могучую Родину, свой великий, смелый, свободолюбивый народ. Ненавижу страшный для всего человечества фашизм и презираю наших поработителей. Верю в неизбежный, справедливый исход войны и жду, никогда не устану ждать своих.

Конечно, за год я вряд ли внешне в чем-то изменилась, но мои чувства, мысли, порывы еще никогда не были столь обострены, как сейчас. А ведь раньше, примерно два с половиной года назад, я даже и не подозревала о возможности своего нынешнего рабского существования. Да, тогда я знала истинное счастье свободы – счастье жить и дышать на родной земле. Почему же я, почему мы все так мало ценили ее – эту свободу, так мало придавали ей значения, воспринимали ее как само собой разумеющееся?

Но ничего. Теперь я уверена, что недолго осталось ждать, что час освобождения придет, и он не за горами, и что будут еще и для меня, и для всех нас «и жизнь, и счастье, и любовь…». Я верю в это. Верю!

Вчера за ужином меня опять все поздравляли, по традиции желали всего самого доброго. Мама подарила мне чулки (те, что привезла ей Маргарита), а Миша от имени всех остальных торжественно преподнес большой букет ярко-красных и желто-оранжевых георгинов (Нинка проговорилась, что Мишка выклянчил эти цветы у кого-то в деревне еще до обеда, когда он ездил на мельницу, и до вечера они прятали букет в сарае). А во время чаепития неожиданно пожаловали в гости фрау Гельб с Анхен. Гельбиха несла в руках блюдо, накрытое белоснежным полотенцем, на котором оказался только что испеченный, еще теплый кухон, с обычным у них «цуккером-муккером». А Анхен, засмущавшись, сунула мне в руки маленький, перевязанный тесьмой пакетик – кружевной воротничок для платья. Оказывается, любопытная фрау Гельб увидела Мишу с цветами и тут же выпытала у него, для кого и в честь чего этот букет предназначен.

Пришлось заново кипятить чайник, в результате засиделись за столом дольше, чем обычно. Разговор, естественно, опять зашел о довоенной жизни. Гельбиху интересовали наши русские обряды и обычаи, наши праздники и застолья. Поджав строго губы, она осудила нас за пренебрежение к церкви. Сами они, говорила, стараются регулярно посещать свою кирху. Правда, сейчас, в войну, люди огрубели душой, часто забывают о Боге, но в мирное время ни одно воскресенье не проходило без того, чтобы их семья не побывала на утренней мессе.

В общем, просидели вчера за разговорами часов до десяти, и для общения с тобою, мой дневник, не нашлось времени, да и настроения тоже. Рано легла спать и, дождавшись, когда погасят свет, и натянув на голову одеяло, долго, неслышно плакала в душной темноте в подушку.

Зато сегодня лучше всех поздравлений и подарков были разговор с Линдой, а позднее – встреча с Игорем. Да, наша хамелеонка – «хвостдейтч» что-то необыкновенно разоткровенничалась, а это – лучшее подтверждение тому, что дела сейчас у фрицев сплошь «шлехт» и «крах».

После недельных, по-настоящему осенних дождей и холодов снова наступило лето. Южный ветер разогнал свинцовые, хмурые тучи, небо вновь затянулось в голубой шелк, а в вышине и в бесчисленных лужах засверкало ослепительное солнце. Пользуясь хорошей погодой. Шмидт пригнал на маковое поле не только нас, но и своих домочадцев. И вот Линда неожиданно отделилась от Эрны и Клары и встала рядом с моей полосой. Я, конечно, не собиралась вести какие-либо разговоры с этой продажной холопкой и удивилась, когда она, оглянувшись предварительно по сторонам, сказала приглушенным голосом: «Ты слышала, что на днях англо-американцы высадились в Италию?»

Для меня это было ново, но я не хотела доставить Линде удовольствие своим неведением. Подавив вспыхнувшую в сердце радость, ответила безразлично: «Слышала. Сейчас там большие бои».

– Никаких боев нет! Новое итальянское правительство тотчас заключило с ними перемирие.

Вот это да! Значит, Италия полностью «вышла из игры» и Вермахт уже окончательно лишился своего самого важного союзника. Но откуда ей известно это? Может быть, обычная бабья болтовня?

– Ты слышала по радио или читала в газете?

– И так и так, – уклончиво ответила Линда и добавила со значением по-польски, как когда-то Леон: – Але то есть вшистко правда.

А после работы неожиданно забежал к нам Игорь и подтвердил сказанное Линдой. Да, 3-го сентября союзники действительно высадились в Италии, и в тот же день правительство маршала Бадольо заключило с ними перемирие.