заявления на частные поездки за границу без указания веских причин, и постоянный выезд в будущем должен был быть возможен без лишних проволочек и утверждаться в короткие сроки. Однако в обоих случаях по-прежнему требовалось письменное заявление. Несколько сбивчивый рассказ Шабовского можно было истолковать в том смысле, что отъезд теперь стал возможен сразу и без формальностей – и именно так западная пресса его высказывания и представила. В частности, в вечерних новостях канала ARD, которые многие в ГДР смотрели, было объявлено: «ГДР открывает свои границы», после чего все больше и больше людей начало сходиться к пограничным переходам Восточного Берлина, требуя немедленно открыть границу. Около 10 часов вечера напор масс стал настолько сильным, что пограничники, следуя ставшей потом знаменитой команде «Затопляем!», в самом деле открыли проходы в Западный Берлин. Затем последовала та пьянящая ночь воссоединения, окрашенная удивлением, неверием, восторгом и счастьем, которая, безусловно, является одним из положительных кульминационных моментов немецкой истории в ХX веке. Радость по поводу падения Стены охватила не только немцев. Почти во всем мире открытие границы в Берлине приветствовали восторженно как символ свободы и ненасильственного свержения диктатуры. Но одновременно начались и дискуссии о том, что будет дальше. Было ли это лишь концом диктатуры СЕПГ или прелюдией к объединению двух германских государств? И что это означало для международной констелляции, для Европы и отношений между великими державами? На следующий же день после открытия Стены Горбачев направил личное послание канцлеру Колю, в котором косвенно подверг резкой критике правительство ФРГ: «Лозунги непримиримости и нетерпимости в отношении реальности существования двух суверенных германских государств преследуют лишь цель дестабилизации ситуации в ГДР». Никто не имеет права сейчас «разжигать эмоции и страсти», иначе «может возникнуть хаотическая ситуация, последствия которой будут непредсказуемы»[19]. Американский президент Буш также попросил Коля «воздержаться от громкой риторики»: следует также «воздержаться от разговоров о воссоединении или графике сноса Стены» и «избежать непредсказуемой реакции в ГДР или Советском Союзе»[20].

Еще большее беспокойство выказывали главы правительств Европейского сообщества, которых президент Франции Миттеран пригласил на специальный саммит в Париж 18 ноября. Премьер-министр Великобритании Тэтчер наиболее четко выразила свои сомнения, настаивая на сохранении статус-кво. Вопрос о границах, включая внутригерманскую границу, не стоял на повестке дня. Но даже среди других представителей европейских государств, например Нидерландов или Италии, говорил позже Коль, «невозможно было не заметить, что недоверие к нам, немцам, вернулось». «Теперь немцы снова говорят о единстве, теперь они больше не заинтересованы в Европе, – говорили они <…> Старые опасения, что Германия становится слишком сильной, снова появились»[21].

В ГДР после 9 ноября ничего не изменилось. Кренц подал в отставку, как и многие другие функционеры СЕПГ. Вместо Кренца главой правительства был назначен Ханс Модров, считавшийся реформатором. Но авторитет руководства СЕПГ падал, распространялись сообщения о махинациях госбезопасности и размерах долга. В то же время продолжалась волна эмиграции; с ноября по конец января ГДР покинули более 300 тысяч граждан. В этой ситуации 28 ноября канцлер Коль представил в бундестаге свои «Десять пунктов» – концепцию, которая должна была обеспечить четкую перспективу, но в то же время развеять опасения за рубежом и приглушить завышенные ожидания в обеих Германиях. В своем проекте Коль увязал масштабную помощь, запрашиваемую правительством ГДР, с обязательным условием коренного изменения политической и экономической системы страны. В то же время он описал путь к договорному сосуществованию с целью развития «конфедеративных структур между двумя государствами в Германии», под которыми он подразумевал «федеративный строй в Германии»[22]. Однако процесс объединения двух немецких государств, обрисованный таким образом, должен был быть встроен в процесс международной интеграции, как в Европе, так и за ее пределами. «Самоопределение» было здесь основной концепцией: немцы, как и другие народы, должны были иметь право решать свою судьбу. Таким образом, Коль взял на вооружение категорию международного права и избежал раздражающей лексики «воссоединения». Никто не мог на публике всерьез отрицать право немцев на самоопределение, тем более что Коль подчеркивал, что главной целью федерального правительства было прежде всего создание таких условий, при которых граждане ГДР могли бы свободно решать свою судьбу. Этой речью Коль вернул вопрос объединения Германии в политическую повестку дня и сделался хозяином положения. Текст речи заранее был направлен только американскому президенту; ни СССР, ни европейские союзники, ни даже министр иностранных дел ФРГ Геншер не были ознакомлены с ним. Однако первые международные реакции на речь Коля оказались весьма тревожными. Хотя правительство США в принципе поддержало предложения, высказанные в ней, в ответ оно сформулировало четыре принципа, на основании которых поддержало бы объединение двух германских государств: во-первых, принцип самоопределения действует, но это должно быть самоопределение с действительно непредрешенным результатом; во-вторых, воссоединенная Германия должна будет входить в Европейское сообщество и НАТО. В-третьих, процесс должен быть постепенным и мирным. В-четвертых, должна соблюдаться нерушимость границ[23]. Таким образом, США вроде бы одобрили перспективу германского единства, но при этом возникало впечатление, что на самом деле эти четыре принципа делали любое объединение вопросом отдаленного будущего. Как мог бы Советский Союз согласиться отдать НАТО ГДР – самый зримый символ его победы во Второй мировой войне, тем более если на территории этой страны находилось более 300 тысяч советских солдат?

Реакция Москвы на «Десять пунктов» Коля была резко негативной. Разгневанный Горбачев заявил спешно прилетевшему в Москву министру иностранных дел ФРГ Геншеру: Коль выставил ультиматум, это диктат. «Немцы должны помнить, к чему привела в прошлом политика, лишенная смысла и разума». Независимость ГДР нерушима, а Коль относится к гражданам ГДР так, как будто они его подданные, сказал советский генсек. «Сегодня он так ведет себя по отношению к ГДР, а завтра, может быть, к Польше, Чехословакии, а затем к Австрии». И чтобы усилить историческую параллель, на которую намекал Горбачев, министр иностранных дел Шеварднадзе заявил: «Даже Гитлер не позволил бы себе такого»[24]. Советские руководители опасались, что воссоединение Германии закрепит утрату их страной статуса мировой державы и пошатнет позиции Горбачева. В тот день, когда Германия объединится, сказал Горбачев Миттерану, «мое место займет какой-нибудь маршал Советского Союза»[25].

В действительности, однако, советское правительство не имело четкой концепции германской политики. С одной стороны, отказ от воссоединения Германии в определенной степени противоречил неоднократно провозглашавшемуся Горбачевым постулату о праве государств определять свою судьбу. С другой стороны, отказ от ГДР был несовместим с советскими представлениями о великой державе. Между согласием и отказом, однако, существовал широкий спектр вариантов, учитывающих