политику безопасности или экономические интересы Советского Союза. Но на самом деле советское правительство в последующие недели не выработало четкой программы действий, а действовало нерешительно и неопределенно. Отчасти это было связано с разногласиями в его среде, но также и с тем, что проблемы с советской экономикой, со снабжением населения продовольствием и потребительскими товарами и с сепаратистскими движениями поглощали почти все силы в Кремле и поэтому мало внимания уделялось развитию событий в союзных государствах.

Реакция большинства западноевропейских правительств на план Коля из десяти пунктов была столь же негативной. С точки зрения Маргарет Тэтчер, объединение Германии открыло бы ящик Пандоры: все знакомые по курсу истории проблемы со слишком сильной и могущественной Германией грозили возникнуть вновь. Франсуа Миттеран тоже следил за развитием событий с большим беспокойством. Словно бы стремясь проверить свои опасения, он 20 декабря отправился в Восточный Берлин, став первым французским президентом, прибывшим с визитом в ГДР. Однако этот визит лишь показал ему степень политического распада руководства СЕПГ.

Главы западноевропейских правительств так критически отреагировали на «Десять пунктов» Коля, потому что в них не было уточняющего пассажа о западной границе Польши. Позиция правительства Германии заключалась в том, что, согласно Конституции, только общегерманский парламент может объявить об окончательном отказе Германии от бывших восточных территорий. Это было так, но эта юридическая привязка не должна была помешать канцлеру сделать четкое «волеизъявление». На самом деле, однако, здесь сыграл свою роль учет очень сильных связей ХДС/ХСС с организациями изгнанных, а также расчет сделать такое заявление Польше на переговорах только в обмен на соответствующие встречные действия – например, по вопросу о выплате репараций. Однако, поскольку «границы 1937 года» неоднократно упоминались в партии и за ее пределами в предыдущие месяцы, правительство Германии встретилось с большим недоверием как на европейских встречах на высшем уровне, так и на других форумах.

В ФРГ события 9 ноября и «Десять пунктов» Коля тоже неожиданно вернули германский вопрос на повестку дня. Несомненно, идея единой германской нации, включающей немцев ФРГ и ГДР, все еще была широко распространена и популярна, особенно среди консерваторов и людей старшего поколения. В молодых поколениях и в левых кругах чувство единства нации постепенно начало ослабевать после строительства Берлинской стены и благодаря политике разрядки, начавшейся в конце 1960‑х годов. День 17 июня, который в 1963 году был установлен в качестве германского национального праздника, когда полагалось говорить о приверженности идее единства нации, вскоре превратился в ни к чему не обязывающее протокольное мероприятие. По мере того как Западная Германия превращалась в одно из самых процветающих государств Европы и благодаря процессам демократизации и либерализации постепенно стала западным обществом, у ее населения постепенно сформировалось и отдельное, западногерманское самосознание. Традиционные представления о том, какие типические черты объединяют всех немцев, и осознание исторического и культурного сходства с ГДР утратили свою формирующую силу. Идентификация с ФРГ, как впервые заявил в начале 1970‑х годов гейдельбергский политолог Дольф Штернбергер, а затем многие после него, должна была развиваться у западных немцев прежде всего через согласие с принципами либерально-демократического общественно-экономического строя, то есть как конституционный патриотизм, а не национальный[26]. Историк из Бохума Ханс Моммзен пошел еще дальше. В ФРГ, писал он в 1981 году, отдельное национальное самосознание постепенно формировалось с 1960‑х годов, в то время как в ГДР еще довольно сильны паннациональные настроения; но в той мере, в какой модернизационные процессы, уже происходившие в ФРГ, будут охватывать и ГДР, там также будет расти национально окрашенное, но отдельное, восточногерманское государственное самосознание. По мнению Моммзена, германское национальное государство было лишь кратким эпизодом в истории Германии, и отнюдь не счастливым, поэтому наличие более чем одного немецкого государства в настоящем не является историческим исключением и следует ожидать, что, как и в случае Австрии, оба германских государства будут развивать собственное национальное самосознание, и в то же время поверх границ национальных государств возникнут «культурно-национальные солидарности»[27].

Позиция Моммзена была далеко не единичным мнением в западногерманском леволиберальном лагере. Это соответствовало широко обсуждаемой идее германской «культурной нации», которая больше не нуждалась бы в единстве национального государства. Однако в 1973 году Федеральный конституционный суд еще раз напомнил всем федеральным правительствам, что, согласно преамбуле Конституции, национальное единство должно пониматься как единство государства[28]. Тем не менее в 1980‑х годах западные немцы продолжали отходить от идеи единой германской нации. Хотя три четверти опрошенных высказались за воссоединение Германии в принципе, только девять процентов предположили, что они лично доживут до него. В 1986–1987 годах треть всех респондентов – и половина из тех, кто был моложе 30 лет, – рассматривали ГДР как иностранное государство[29].

Со своей стороны, ГДР с самого своего основания по указанию Советского Союза придерживалась идеи национального объединения в антизападной ее трактовке. Однако не позднее конца 1960‑х годов СЕПГ отказалась от идеи единой нации и стала пропагандировать Германскую Демократическую Республику как независимое социалистическое государство. Капиталистическая нация в ФРГ и социалистическая нация в ГДР имеют общее прошлое, гласила официальная идеология, но социальные, культурные и политические ориентации двух обществ настолько разошлись, что говорить об одной нации уже нельзя. На практике, однако, этот социалистический постулат о национальном государстве так никогда и не удалось насадить в умы всех восточных немцев.

Придя к власти в Бонне, канцлер Коль продолжил «восточную политику» (Ostpolitik) своих предшественников и искал прагматичный компромисс с ГДР, но никогда не отказывался от притязаний на единство Германии в соответствии с традициями своей партии. Своим ответом Хонеккеру во время его визита в ФРГ в 1987 году Коль, как уже говорилось, довел эту базовую установку до сведения общественности и населения ГДР. Однако при ближайшем рассмотрении можно было заметить явные трещины в этой, казалось бы, твердой позиции ХДС/ХСС. В то время как правое крыло партии и, в частности, союзы изгнанных настаивали на воссоединении в границах 1937 года, что подразумевало претензии на территории на Востоке, которые с 1945 года стали польскими и советскими, большинство в ХДС/ХСС предполагало «малое» воссоединение двух германских государств, но и его многие христианско-демократические политики считали далекой утопией. Тем не менее с «Десятью пунктами» Коля у партии появилась четкая линия по вновь открытому германскому вопросу, что явно отличало ее от других партий.

В СДПГ мнения по этому вопросу разделились. Хотя Вилли Брандт и называл требование «воссоединения» той «ложью, которой живет ФРГ», после событий 1989 года бывший канцлер, по-прежнему пользовавшийся большим уважением, публично и вполне недвусмысленно заявил о