не удержалась на гребне и начала отходить по склону. Артиллерийский огонь был перенесен большевиками дальше, и снаряды начали ложиться в расположении нашего орудия. Потерь не было, но состояние было очень неприятное. Орудие временно ослепло, так как нашему наблюдателю пришлось тоже сняться с гребня. В поле зрения оставался только склон, вершина гребня и степь справа.

Дальнейший ход боя развернулся в течение нескольких минут. Было видно, как наша пехота, поднявшись, бросилась смыкаться поротно. Одновременно, в нескольких сотнях шагов от нее, в облаке пыли, на гребне показалась кавалерия. Наше орудие и пулеметы были лишены даже возможности открыть огонь, так как нахлынувшая кавалерия и наша пехота смешались. После одного залпа последовала частая беспорядочная ружейная стрельба. Но в облаке пыли было видно, что всадники рубят нашу пехоту, ворвавшись в ее ряды. Густая пыль закрыла от нас подробности драмы. Позже я слышал, что часть батальона сдалась. Всадники, прорвавшись далее, неслись на орудие и пулеметы.

– По отражателю ноль! Картечь! По кавалерии! Три снаряда – беглый огонь!

Дождем картечи и огнем наших двух пулеметных тачанок удалось остановить катившийся на нас кавалерийский вал. Слева во фланг коннице била на картечь наша легкая 3-дюймовая батарея (кажется, пятая Мусина-Пушкина). Как морские волны, ударившись о берег, откатываются с шумом назад, оставляя на песке какие-то обломки и доски, принесенные прибоем, так, покрыв трупами людей и коней пространство на несколько сотен шагов перед нашим орудием и пулеметами, конница отхлынула назад. Но от батальона пехоты у подножия гребня остались только лежавшие убитые.

К большевистской коннице, очевидно, подошло подкрепление, и опять повторилась атака на орудие и пулеметы, прикрывавшие вход в колонию. И опять, не выдержав огня, они отхлынули назад. Только несколько коней без всадников, с болтавшимися стременами, носились по степи, а вал из конских и людских тел перед орудием и пулеметами стал почти сплошным.

Вдали же, справа по степи, шли вперед красные кавалерийские массы. Тут уже была стихия. До самого горизонта, как мог только охватить взор, неслась конница, тачанки, конные батареи. Казалось, что сама степь находится в движении.

– Видите, что там делается, они обходят колонию, и там больше дивизии конницы, – обратился я к Гельбке.

– Выпустим наши оставшиеся снаряды и будем спасать орудие, – решил он.

– Прямой наводкой! По кавалерии справа! – последовала команда.

Я наводил. Орудие повернули под прямым углом. Прицел роли не играл, так как каждый снаряд все равно попадал в густо идущие лавы. Шрапнель у нас вышла, и били мы бризантными бомбами. В панораму орудия ясно было видно, как после разрыва нашего снаряда летели в разные стороны кони и люди, но как образовавшееся пустое пространство заливали новые массы конницы. Старался попасть по орудиям или тачанкам с пулеметами. Видел, как опрокинулась одна тачанка, как вздыбились кони в другой, шедшей за ней, и как падали всадники. Но ощущение, которое я испытывал, было чем-то подобным удару кулаком в резину или жидкое месиво. Эффект удара продолжался только несколько мгновений, и казалось, что расплавленная густая масса опять заливает все.

Вышли все снаряды. Снимаемся и карьером идем к Мунталю. Ведь пехота не нуждается даже в «психологической» поддержке, так как батальон перестал существовать. Ян Обремский и Галицинский уступами следуют за нами, к окраине колонии, прикрывая нас огнем своих тяжелых пулеметов.

По Мунталю наши мулы неслись со скоростью совершенно невероятной. Все люди и животные одинаково ясно сознавали, что скорость – это единственный шанс спасения. Прикинув расстояние, отделявшее нас от конца колонии, я пришел к заключению, что красные дойдут степью туда раньше, чем мы. Мысль о возможности попасть в плен заставила расстегнуть кобуру и вытащить верный наган. Однако по дороге еще не видно всадников. Вылетаем на окраину. Шагах в четырехстах, наперерез нам, шагом идет эскадрон кавалерии.

Тут произошло что-то странное. Вместо того чтобы броситься на нас, красные всадники начали стрелять из винтовок с седла. Никогда, кажется, свист пуль не казался нам такой приятной музыкой, как в этот момент. Попасть разгоряченными ездой, не спешившись, по быстро движущейся цели не так просто. Очевидно, кони у них были загнаны. Расстояние между нами увеличивалось. Наши тачанки, идущие сзади, открыли на полном ходу из пулеметов огонь по всадникам. Вдалеке были видны подходившие конные массы красных.

– Ну, слава богу, выскочили, – сказал Гельбке.

Не больше чем версту сделали мы от колонии, когда навстречу нам показалась на подводах наша пехота с легкими пушками, шедшая, чтобы заткнуть прорыв. Был и разведчик с приказом для нас от командира батареи: «Идти в Фридрихсфельд и пополнить снаряды и патроны».

Через час, покрытые пылью и копотью, мы вчетвером сидели за большим, ненакрытым столом во дворе немецкого колониста. На столе лежали по крайней мере десяток дынь и арбузов. Мы совершенно незаметно уничтожили все. Хозяйка, увидав это, всплеснула руками:

– Вы все помрете!

– Нет, знаете, если мы из Ново-Мунталя сегодня выскочили от двух дивизий Второй конной армии, то от ваших арбузов и дынь умирать не собираемся. Сколько мы вам должны?

– Ничего от вас не надо. Только не пускайте сюда «товарищей».

Хозяйка ушла.

– Если бы она видела, с какой быстротой мы неслись по Мунталю, она никогда не дала бы тебе дынь и арбузов, – пошутил 06-ремский.

– Не могу же я стрелять арбузными корками, – немного обиженно отозвался Гельбке.

В стороне Мунталя глухо ухали орудия. Но очевидно, бой затихал.

В Северной Таврии

Ярко светит южное солнце. Кукуруза уже пожелтела. Обильным урожаем покрыты благодатные равнины Северной Таврии. На бахчах темно-зелеными пятнами выделяются огромные арбузы, называемые здесь, как везде на Украине, кавунами. Промеж арбузов выделяются золотисто-желтые, ароматные дыни. Все, кажется, дал людям Господь в этом богатом краю.

Так думали и чувствовали несколько молодых людей в посеревших от пыли гимнастерках. Людская злоба и зависть, поднявшая одних на других, заставила их покинуть семьи, любимых, друзей и уйти в эти далекие степи, отстаивая честь России и русского имени. Перед ними противник – красные мадьяры. Это по большей части бывшие военнопленные, которые, вскоре после Октября, влились добровольцами в ряды Красной гвардии и с того времени то в Сибири, то на Юге России составляли, вместе с красными латышами, наиболее верные Советам боевые отряды.

Один из добровольцев – разведчик – наблюдает за степью, всматриваясь в горизонт. Другой, сидя у телефона, время от времени проверяет связь с батареей. Третий, тоже телефонист, просто лежит на спине около ящика с телефоном и катушек с запасным проводом. Смотрит на синее небо, на маленькие