alt="" src="images/_11_Kn2_Ch4.png"/>

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Мрак…

Тишина…

Густой серый туман тяжелыми складками повис над городом. Где-то за горой выли собаки. Их протяжный вой тревогой наполнял сердца людей. Кое-где еще догорали дома, подожженные снарядами. Облака плыли, подбитые мехом багровых, постепенно таявших отблесков, за которыми черным кольцом смыкался мрак. Рушились обгоревшие крыши, печально звенела в ночной тишине обваливающаяся черепица, трещали и дымились обгорелые балки. Около пожарищ не было людей. Никто не тушил, никто не стерег дома… Черный дым расползался по темным улочкам. Редко-редко потрескивали одиночные выстрелы в разных концах города.

Части белых отошли на окраины. Дозоры, засады, караулы зорко следили за всяким движением в городе. На углах и перекрестках окраин, в темноте, залегли белогвардейские патрули. Вокруг города кавалерийские разъезды стерегли окружающие деревни, боясь новых вспышек восстания.

Было два часа ночи.

Вдруг бешеный топот кованых коней и лязг оружия нарушили тишину.

Всадники полным карьером растянулись по всей Босфорской улице. Молча, шашки наголо, по четыре в ряд. Мчались в центр города, оставляя на мостовой огоньки, искрящиеся из-под копыт.

Ротмистр Мултых, закутанный в бурку, в лихо заломленной папахе, летел впереди на вороной кобыле. Справа мчался граф Тернов; от тумана потели стекла его пенсне, и он нервничал, бормотал проклятия. За ними смертельным вихрем неслась вся экспедиция, наполняя город грохотом тысяч лошадиных подков. Испуганные лица прижимались к черным стеклам окон. «Что будет?.. Что будет?» — твердили жители города. Прислушивались к гулу все, кто сидел в погребах, в подвалах. Знали — в город ворвалась дикая орда.

На храпящих лошадях эскадроны пролетели по бульвару вдоль берега моря. У штаба гарнизона грохот подков затих, лошади пошли мерным, глухим шагом. Раздалась протяжная команда Мултыха. Экспедиция остановилась. Ротмистр оглянулся, но не увидел своих казаков в облаках сырого тумана, только оторванно трепетали в воздухе флажки казачьих пик. Мултых громко сказал:

— По старой боевой традиции победителей, город отдан до утра в ваше распоряжение. Что хотите, то и делайте здесь. Не стесняйтесь.

Вдоль всего бульвара в тумане зашевелились, зацокали, забряцали всадники и группами стали расплываться по темным улицам.

Мултых остался в штабе гарнизона.

…Один из казачьих разъездов, под командой казака Сологуба, остановился на Греческой улице, у подножия крутой лестницы. Здесь грудой лежали человеческие тела. Раненые стонали во мраке. По шеям коней бежала мелкая дрожь.

— Наши чи чужие? — спросил Сологуб.

— А черт его разберет! — сдавленно ответил казак, перегнувшись с седла и всматриваясь в кучу тел.

— Слухай, та воны живы, ворошатся. А чи наши воны, чи чужи, нияк не разберем.

— Та темно. Хиба можно… Хоть глаза выкалывай. Неможно разобраться, — ворчали казаки, окружив груду шевелящихся тел.

— Та все равно не время разбираться. Завтра опознаем, свои булы чи чужие.

— Рубай! — крикнул Сологуб.

Свистнули тонкие казачьи шашки. Рубили и раненых и убитых. Лошади шарахались в сторону, не переставая храпеть, дрожали.

Сологуб сердито шпорил своего жеребца, рычал, вздернув кверху шашку:

— Э-э, стервец, большевиков боишься! Мать твою…

Он направил коня на раненых, но конь встал на дыбы, упорно пятился, крутил головой.

— Ой, што вы делаете? — раздался голос на ступеньках лестницы.

Казаки суеверно переглянулись, опустили шашки.

— А стой! Хтось кричит?

Прислушались.

— Подлецы! — прозвучал во мраке сдавленный голос.

— Ага, та вин теж большевик! Срамит нас…

Несколько казаков вскинули винтовки, выстрелили по направлению голоса и услышали, как надрывно застонал там человек и захрипел быстро, словно торопясь перед смертью высказаться:

— Да я свой же, свой… из пулеметчиков… Что ж губите, палачи казачьи, за что? Проклятые…

Голос оборвался.

Казаки молчали. Тихо прозвенели клинки, втискиваемые в ножны. Сологуб крутил цигарку.

— Айда, по живым людям двинем, — глухо сказал он. — Какой с мертвецов толк…

2

По всему городу метались конные разъезды, заезжали во дворы, спешивались, стучали прикладами в двери.

Петро Сологуб, покачиваясь в седле, въехал во двор большого дома. Соскочил с коня и, раскорячив ноги, стал посредине двора. Прокашлялся и крикнул:

— Хлопцы, а ну, по всем дворам — шукать жидов и большевиков!

Казаки, ждавшие этого сигнала, стремглав слетели с седел, кинулись к дверям дома, загрохотали прикладами, срывая запоры.

— Открывай! Мултыховцы пришли, не кто-нибудь! — орали казаки.

Жители дома онемели от испуга, прижимались к постелям. У парадного крыльца раздался оглушающий голос:

— Говорю, открывай… Як лозу, порубаю всех!

Бас Сологуба наполнил ужасом все квартиры дома, но никто не открывал дверей, никто не отзывался, будто не было в живых ни одного человека.

— Та шо воно за чертовина? Повымирали чи шо? — бормотал разъяренный Сологуб. — Подходи к другим!

Казаки начали ломиться в другую дверь.

— Открывай, открывай! — ревели они.

— Та шо глотку понапрасну портить. Пущай одну лимонку — враз подымутся.

Казак развернулся и изо всей силы ударил гранатой в окно. Ставни распахнулись, стекла разлетелись, и неясно в туманном дворе блеснул огонь. Из дома понеслись женские крики, плач детей.

— О, чуешь, и люди есть, — сказал Сологуб. — Нажимай!

— Сейчас, сейчас открою, — послышался испуганный, робкий голос.

Двери открылись, стволы винтовок надыбились вперед.

— Свети свит! — сердито приказал Сологуб.

— Не горит у нас, — ответили из темной комнаты.

Какая-то женщина уже билась в истерике.

— Лампу, лампу, засвети…

Старик, хозяин квартиры, чиркал спичкой дрожащими от испуга руками и никак не мог зажечь.

— Э-э-э, трусишься! Давай сюда лампу.

У двери щелкнула зажигалка и осветила совсем седенького старичка и жирное, красное, с большими рыжими усами лицо Сологуба.

Казаки ввалились в комнату.

— Оружие есть?

— Нету, господа. В руках отроду не держал, — дрожа, смотрел старик в лоснящееся лицо Сологуба.

— А большевиков много наховав?

— Нет, я никого не прятал… Осмотрите, господин начальник, всю квартиру… Только семья моя…

Старик клялся, трясясь всем телом.

— Осмотреть всю квартиру! — приказал Сологуб.

Казаки вмиг растормошили сундуки, гардеробы, комоды, выбрасывая вещи на середину комнаты.

Сологуб вошел в заднюю комнату. Там в смертельном ужасе сбились женщины и дети. Сотник стал у порога, уперев руки в бока, глазами, налитыми кровью, разглядывал женщин, обстановку комнаты. Опустив веки, он задумчиво пососал ус и сказал негромко:

— Снимай кольца, серьги… все, что есть золота и серебра.

Женщины задвигались, безмолвно снимая кольца, браслеты, серьги, с боязнью протягивали руки, чтобы отдать золото. Одна женщина, с годовалым ребенком на руках, тихо сказала:

— Три года не могу снять. Не снимается.

— Снимай, а то палец шашкой отрубаю.

Сологуб окинул с ног до головы красивую полную женщину, посмотрел на хныкавшего ребенка и ухмыльнулся:

— Батько его игде?

— Его отец служит доктором в Добровольческой