— А это что? — женщина с распущенными волосами, со страшным, воспаленным лицом выскочила вперед. — Видите, что это? — она потрясла перед лицом Коврова окоченелым тельцем ребенка.

— Видишь, что делается? — закричали мужчины из толпы.

— А он гавкает: «Не пущу…»

Ковров, бледный, отступил на шаг, указал молча на пулемет, из-за угла направленный на толпу.

— Для вашей пользы, — проговорил он. — Под белогвардейские пытки не пущу… Расходись без паники, спокойно. Выход будет для всех.

Партизаны с большим трудом сдерживали толпу. Наконец, обессилев, она отхлынула назад.

3

Ковров приказал командиру взвода, итальянцу Гарелли, коренастому, широкоплечему моряку, ни на минуту не оставлять главные заходы без бдительного караула. Он предупредил Гарелли, что белые знают о численности оставшихся партизан и теперь будут делать решительные попытки ворваться в подземелье.

— В случае чего немедленно, без всякого шума, доноси лично мне.

Распорядившись, Ковров направился в глубь каменоломни. Он двигался медленно, с опущенной головой. Впереди него шел партизан с факелом. Ковров думал о безвестной судьбе Колдобы, Горбылевского, Шумного, Дидова… Лихорадочное воображение его рисовало картины расстрела товарищей, их окровавленные, скорченные тела. Особенно угнетала мысль о Горбылевском. Ковров думал: «Как чахоточный, кровохаркающий Горбылевский добрался до города?.. Где он, что с ним? Жив ли еще? Успел ли уйти в подполье?»

Горло его сжимала спазма. Он чувствовал, что вот-вот сейчас закричит…

В штабе Ковров застал около десяти раненых командиров. Одни из них, узнав о разгроме партизан в городе, приползли из последних сил, других принесли…

Командиры сидели на камнях у стен, и лица их походили на эти камни — такие же серые и мрачные…

На широких двух досках, скрепленных планками, весь израненный, в почерневших лубках, лежал председатель Реввоенштаба Бардин.

Ковров безнадежным взглядом окинул всех и тяжело опустился на камень, на котором всегда сидел и спал Колдоба. Он понял, что эти люди собрались на последнее совещание.

Все сидели опустив головы. Бардин кашлял: его сине-бледное лицо с глубокими впадинами щек мертвецки заострилось. Он, видимо, собрался говорить, но язык не повиновался. Когда-то горячий оратор, он повернул голову и посмотрел в глаза Коврову; губы его затряслись, и запавшие глаза наполнились слезами.

Ковров сурово нахмурился, хотел отвернуться, но вдруг наклонился, обнял Бардина и отошел.

— Ну, зачем, зачем? — громко успокаивал Пастернаев, — Не надо, товарищи… Ну что ж теперь…

Собравшись с силами, Бардин приподнялся на локте и, тряся контуженной головой, заговорил:

— Товарищ Ковров, скажи, как наша разведка? В каком положении тот заход, через который выходили наши на город? Может быть, некоторые из нас смогут выйти оттуда?

Ковров глубоко и тяжело вздохнул. Угрюмо ответил:

— Туда не пробраться. На полпути взорвана штольня…

Бардин бессильно опустился на носилки. Все молчали.

Член Реввоенштаба Ставридин подошел к Коврову, шатаясь, с блуждающими глазами, сказал, что нужно выпустить жителей наверх, а самим биться до последнего человека.

Многие с ним согласились.

Тогда Бардин решительно заявил:

— Ни в коем случае жителей пускать наверх нельзя! Кое-кто может под страхом смерти выболтать белым все секреты каменоломен… Да многие не уйдут из подземелья, боясь расстрела… Среди партизан есть мужья и отцы. Их родные с ними не расстанутся.

Большинство командиров поддержали его.

Сквозь крепко, до боли, сжатые зубы Бардин несколько раз повторил, что жителей выпускать нельзя, сдаваться — конечно, позорно и бессмысленно… Напоследок он обратился к Коврову со словами:

— На тебя вся надежда. Ты еще на ногах. За все и за всех отвечаешь ты.

4

Горбылевского поймали в развалинах скал, в самом Аджимушкае. Когда партизаны вышли из каменоломен и двинулись на город, Горбылевский задохнулся — у него хлынула горлом кровь. Сгнившие легкие отказывались работать. Тяжелая болезнь так сковала его, что не было сил идти. Он упал и пополз в ущелье между скал, чтобы укрыться там. Весь день восстания и ночь пролежал он в камнях, исходя кровью. Его схватили выбившегося из сил, полуживого. Горбылевский не мог сопротивляться. Он поднял лишь револьвер навстречу врагам, но его тотчас ударили шашкой по руке, окружили, связали, и черная большая папаха казака нависла над бледным лицом.

Он лежал в грязи, — землистые щеки, грудь с выпирающими ребрами, грязные штаны, обвисшие на тонких ногах… Казаки ткнули несколько раз бессильное тело, потом с ругательствами привязали его за руки к седлам двух лошадей и так проволокли четыре с лишним километра по полю, по мостовым города, к штабу карательного отряда.

Грудь Горбылевского дышала тяжелыми толчками, он выплевывал мохнатые сгустки крови. Казаки отвязали его. Он свалился на мостовую, всем телом прилипнув к камням. Один из казаков крепко стегнул его плетью. Горбылевский застонал и судорожно вытянулся. Потом казаки подтащили его к дереву, подвязали за руки к толстой ветке и уселись возле в тени, на бревне. Они скалили белые зубы, крутили цигарки, хвастались друг перед другом.

…Когда мултыховцы узнали, что взят в плен один из руководителей партизан, член Военно-революционного штаба, то все офицеры выбежали во двор, с любопытством разглядывая избитое, окровавленное, повисшее на веревках тело Горбылевского. Каждый старался заглянуть в лицо, яснее рассмотреть страшного партизана.

Мултых приказал привести Горбылевского к себе на допрос, но ему доложили, что он уже почти мертв. Тогда Мултых пришел сам; усмехаясь, рассматривал Горбылевского. Офицеры, юнкера, гимназисты толпились вокруг.

В это время к ограде мягко подкатил длинный черный автомобиль.

Адъютант Мултыха встретил генерала Губатова и двух английских морских офицеров. Пригласил взглянуть на главаря партизан. Во дворе раздалась команда:

— Смирно!

Приложив руки к козырькам фуражек, гости прошли во двор и направились к висевшему Горбылевскому.

— Ага, вот он, так сказать, орел. Кто поймал бандита-главаря?

— Ваше превосходительство, вот они, герои кубанские, — Мултых указал на двух казаков.

— Представлю обоих к Георгию.

— Рады стараться, вашеди-тство!

Казаки вытянулись, радостно сверкая глазами.

— Надо допросить жида, господин ротмистр, — просипел генерал Губатов.

— Без сознания… Он уже подыхает, ваше превосходительство. Ничего взять нельзя, — тянулся Мултых. — Повесить приказал на центральной улице, на страх грязной черни.

— Одобряю. Исполняйте!

Когда Горбылевского отвязали, кровь хлынула из его рта.

— Отойдите, господа. Палочки Коха довольно вредная вещь!

Английские офицеры отступили назад.

— Бить надо его, — вынимая трубку изо рта, сказал один из них.

— Гости желают, ротмистр… — пожимая плечами, как бы недоумевая, проговорил Губатов.

Награжденные генералом казаки с особым рвением стаскивали с Горбылевского одежду. Один из англичан, худой, с длинными зубами, выпиравшими изо рта, нетерпеливо дергал ногой. Другой возился с фотоаппаратом.

Казаки били стальными шомполами тощее тело Горбылевского. Тонкие струи крови цыркали из-под шомполов. Тело изгибалось, заливалось кровью.

— Хорошо, —