бандит выстрелил ей в лицо из «Браунинга», но она еще была в сознании. Вызвав скорую помощь, Рик выбежал на улицу и побежал за парнем.

— Заметив, что мой напарник преследует его, преступник бросился за угол. Я в это время тоже вызывал скорую помощь, чтобы удостовериться, что о девушке позаботятся. Отъехав на патрульной машине от магазина, я решил, что перехвачу преступника в одном из закоулков. Свернув за угол, я увидел, что напарник все еще бежит за парнем, и между ними было расстояние около двенадцати метров. Я затормозил, и напарник запрыгнул в машину, как вдруг грабитель тоже сел в свою машину, и началась погоня. Мы проехали около тридцати километров, и за это время парень помял три машины и чуть не сбил шестерых пешеходов. Удивительно, что никто не пострадал. Эта погоня мне до сих пор снится как кошмар.

— А потом?

— После пятнадцати минут погони по Закатному шоссе мимо Хиллсборо, мы, наконец, догнали его. Парень начал стрелять в нас, но мы загнали его в угол и удерживали, пока у него не закончились патроны. Затем мы побежали к нему, надеясь, что у него не было запасной обоймы. Мы попытались надеть на него наручники, но он оказался полным психом. Этот парень обладал силой пятерых. Раньше в таких случаях мы использо-

47

вали сеть, и все обходилось без травм, но Ассоциация по борьбе за права человека добилась запрета их применения, как унижающих человеческое достоинство. На самом же деле, сеть помогала нам усмирить преступника, не нанося ему увечий. Конечно же, мы не можем просто застрелить его, если только он не подвергает опасности жизнь других людей. На парней, плотно сидящих на героине, слезоточивый газ не действует, поэтому если они продолжают оказывать сопротивление, единственное, что мы можем сделать — это усмирить их с помощью кулаков и дубинок. Конечно, это могло служить оправданием для злых полицейских, которые делали все, что им вздумается, а добрым полицейским приходилось делать то, что им не нравится. В результате и преступникам, и полицейским причиняется намного больше вреда, чем при использовании сетей. Все комплименты — Ассоциации по борьбе за права.

— Так что же тогда произошло?

— Я не хотел стрелять в того парня, а уговоры не помогали. Он сопротивлялся, молотил нас кулаками и цеплялся за наши руки и кобуры, пытаясь добраться до наших пистолетов. Он был опасен для самого себя, для нас, для кого угодно, и потому в качестве последнего средства я начал бить его дубинкой. Я нанес где-то пять-шесть ударов по плечам, чтобы он успокоился, и мы могли надеть на него наручники. После злополучной статьи в «Трибьюн» нашлось три или четыре свидетеля, которые сообща решили, что я избил того парня потому, что он был черным. На самом же деле я совсем не думал о цвете его кожи. Мне просто нужно было усмирить его и не позволить навредить еще кому-нибудь.

— Но другие так не думали.

— Да. Большая статья в «Трибьюн» облила меня грязью с ног до головы. Она начиналась со слов типа: «Белокожий офицер полиции Олли Чамберс, переведенный из полицейского управления Лос-Анджелеса, возмутил общественность северного Портленда своим жестоким избиением умственно неполноценного чернокожего подростка».

— Ты уверен, что она начиналась именно так?

— Абсолютно. Проверь сам.

— Я это уже сделал.

— Я прав?

— Не слово в слово, но очень близко к тесту.

— Забавно, что парню было девятнадцать, но ему можно

48

было бы дать все двадцать девять. Кроме того, когда преступник стреляет из пистолета в женщину и грабит ее, а потом разряжает в тебя обойму, вряд ли кому-то придет в голову спросить его, когда у него произошла ломка голоса или как давно он бреется, или считают ли его соседи милым мальчиком. Умственно неполноценный? У меня не было времени проводить тесты на уровень интеллекта. Я уверен, что девушке, которой парень выстрелил в лицо, не стало легче, когда она узнала, что у него было умственное расстройство. Ей пришлось делать пластическую операцию лица.

Кларенс кивнул. Его обуревали противоречивые чувства.

— Я сделал небольшое исследование этого случая, и обнаружил некоторые любопытные факты. Ты сейчас не упомянул о том, что твой напарник Рик был черным и та девушка из «Семь-одиннадцать», которой выстрелили в лицо, тоже была черной.

— Я не думал, что это имеет значение. Они были людьми, и им причинили вред. Какая разница, какого цвета их кожа?

— Но, похоже, для других была разница, какого цвета кожа у того парня, которого ты избил.

— Да, это ты правильно подметил. Разве это не удивительно? Меня заботили жертвы, но все, что заботило некоторых — это Совершивший преступление парень. Их не интересовал цвет кожи жертв, но только цвет кожи преступника. Поразительно! Я никогда не пойму, каким образом преступники превращаются в героев.

— Меня удивило, что ты тогда не сделал никакого заявления. Ты мог бы все объяснить.

— Руководство участка приказало мне молчать. Наши адвокаты хотели, чтобы пресса просто забыла об этом. Но проблема заключалась в том, что пресса восприняла мое молчание как признание моей вины.

— Я понимаю, — сказал Кларенс.

— Если бы я сейчас мог вернуться в те времена, то нарушил бы приказ молчать. Наверное, на этом моя карьера закончилась бы, но лучше лишиться работы, чем репутации.

— Значит, оглядываясь назад, ты все еще считаешь, что просто выполнял свою работу?

— Да. Я считал так тогда и так считаю сейчас. Служба внутренних расследований тоже так считала. Но после того как член совета Норкост «закрутил гайки» окружному прокурору, все хотели сожрать меня.

— Норкост?

— Да. Ты разве не помнишь, что сделала твоя газета в последующие несколько дней? На страницах «Трибьюн» и преступник, и Норкост были представлены героями. И мне не хочется даже говорить, в каком свете был представлен я.

—