— Мсье Перепелкин любезно объяснил мне, как лучше всегоподобраться к городу, не угодив под пулю, — рассказывал окруженныйвосторженными слушателями д'Эвре. — Это и в самом деле оказалось совсемнесложно — турки и дозоров-то толком выставить не удосужились. Первого аскера яповстречал только на окраине. «Что вылупился? — кричу. — Веди меняскорей к самому главному начальнику». На Востоке, господа, самое главное — держатьсяпадишахом. Если орешь и ругаешься, стало быть, имеешь на это право. Приводятменя к полковнику. Звать Али-бей — красная феска, черная бородища, на грудизначок Сен-Сира. Отлично, думаю, прекрасная Франция меня выручит. Так и так,говорю. Парижская пресса. Волей судеб заброшен в русский лагерь, а там скучищасмертная, никакой экзотики — одно пьянство. Не откажет ли почтенный Али-бейдать интервью для парижской публики? Не отказал. Сидим, пьем прохладный шербет.Мой Али-бей спрашивает: «Сохранилось ли то чудесное кафе на углу бульвараРаспай и рю-де-Севр?» Я, честно говоря, понятия не имею, сохранилось оно илинет, ибо давно не был в Париже, однако говорю: «Как же, и процветает лучшепрежнего». Поговорили о бульварах, о канкане, о кокотках. Полковник совсем растрогался,борода распушилась — а бородища знатная, просто маршал де Ре — и вздыхает:«Нет, вот закончится эта проклятая война, и в Париж, в Париж». «Скоро ль оназакончится, эфенди?» «Скоро, — говорит Али-бей. — Очень скоро. Вотвышибут русские меня с моими несчастными тремя таборами из Плевны, и можнобудет ставить точку. Дорога откроется до самой Софии». «Ай-я-яй, —сокрушаюсь я. — Вы смелый человек, Али-бей. С тремя батальонами противвсей русской армии! Я непременно напишу об этом в свою газету. Но где жеславный Осман Нури-паша со своим корпусом?» Полковник феску снял, рукой махнул:«Обещал завтра быть. Только не поспеет — дороги плохи. Послезавтра к вечеру —самое раннее». В общем, посидели славно. И про Константинополь поговорили, ипро Александрию. Насилу вырвался — полковник уж приказал барана резать. Посовету monsieur Perepyolkin я ознакомил со своим интервью штаб великого князя.Там мою беседу с почтенным Али-беем сочли интересной, — скромно закончилкорреспондент. — Полагаю, завтра же турецкого полковника ожидает небольшойсюрприз.

— Ох, Эвре, отчаянная голова! — налетел нафранцуза Соболев, раскрыв генеральские объятья. — Истинный галл! Дайпоцелую!

Лицо д'Эвре скрылось за пышной бородой, а Маклафлин,игравший в шахматы с Перепелкиным (капитан уже снял черную повязку и взирал надоску обоими сосредоточенно прищуренными глазами), сухо заметил:

— Капитан не должен был использовать вас в качествелазутчика. Не уверен, дорогой Шарль, что ваша выходка вполне безупречна с точкизрения журналистского этоса. Корреспондент нейтрального государства не имеетправа принимать в конфликте чью-либо сторону и тем более брать на себя рольшпиона, поскольку…

Однако все, включая и Варю, столь дружно набросились нанудного кельта, что он был вынужден умолкнуть.

— Ого, да здесь весело! — вдруг раздался звучный,уверенный голос.

Обернувшись, Варя увидела у входа статного гусарскогоофицера, черноволосого, с лихими усами, бесшабашными, чуть навыкате глазами иновеньким «георгием» на ментике. Вошедшего всеобщее внимание нисколько несмутило — напротив, гусар воспринял его как нечто само собой разумеющееся.

— Гродненского гусарского полка ротмистр графЗуров, — отрекомендовался офицер и отсалютовал Соболеву. — Heприпоминаете, ваше превосходительство? Вместе на Коканд ходили, я в штабе уКонстантина Петровича служил.

— Как же, помню, — кивнул генерал. — Вас,кажется, под суд отдали за картежную игру в походе и дуэль с каким-тоинтендантом.

— Бог милостив, обошлось, — легкомысленно ответилгусар. — Мне сказали, здесь бывает мой давний приятель Эразм Фандорин.Надеюсь, не соврали?

Варя быстро взглянула на сидевшего в дальнем углу ЭрастаПетровича. Тот встал, страдальчески вздохнул и уныло произнес:

— Ипполит? К-какими судьбами?

— Вот он, чтоб мне провалиться! — ринулся наФандорина гусар и стал трясти его за плечи, да так усердно, что голова у ЭрастаПетровича замоталась взад-вперед. — А говорили, тебя в Сербии турки на колпосадили! Ох, подурнел ты, братец, не узнать. Виски для импозантностиподкрашиваешь?

Любопытный, однако, круг знакомств обрисовывался утитулярного советника: видинский паша, шеф жандармов, а теперь еще этотлубочный красавец с бретерскими замашками. Варя как бы ненароком подобраласьпоближе, чтобы не упустить ни одного слова.

— Побросала нас с тобой судьба, побросала. — Зуровперестал трясти собеседника и вместо этого принялся хлопать его поспине. — Про свои приключения расскажу особо, тет-а-тет, ибо не длядамских ушей. — Он игриво покосился на Варю. — Ну а финал известный:остался без гроша, один-одинешенек и с вдребезги разбитым сердцем (снова взглядв Варину сторону).

— Кто бы мог п-подумать, — прокомментировалФандорин, отодвигаясь.

— Заикаешься? Контузия? Ерунда, пройдет. Меня подКокандом взрывной волной так об угол мечети приложило — месяц зубами клацал,веришь ли — стаканом в рот не попадал. А потом ничего, отпустило.

— А с-сюда откуда?

— Это, брат Эразм, долгая история.

Гусар обвел взглядом завсегдатаев клуба, посматривавших нанего с явным любопытством, и сказал:

— Не тушуйтесь, господа, подходите. Я тут Эразму своюшахерезаду рассказываю.

— Одиссею, — вполголоса поправил Эраст Петрович,ретируясь за спину полковника Лукана.

— Одиссея — это когда в Греции, а у меня была именночто шахерезада. — Зуров выдержал аппетитную паузу и приступил к повествованию. —Итак, господа, в результате некоторых обстоятельств, про которые известнотолько мне и Фандорину, я оказался в Неаполе, на совершеннейшей мели. Занял урусского консула пятьсот рублей — больше, сквалыга, не дал — и поплыл морем вОдессу. Но по дороге бес меня попутал соорудить банчок с капитаном и штурманом.Обчистили, шельмы, до копейки. Я, натурально, заявил протест, нанес некоторыйущерб корабельному имуществу и в Константинополе был выкинут… то есть я хочусказать, высажен на берег — без денег, без вещей и даже без шляпы. А зима,господа. Хоть и турецкая, но все равно холодно. Делать нечего, отправился внаше посольство. Прорвался через все препоны к самому послу, Николаю ПавловичуГнатьеву. Душевный человек. Денег, говорит, одолжить не могу, ибопринципиальный противник всяческих одалживаний, но если угодно, граф, могувзять к себе адъютантом — мне храбрые офицеры нужны. В этом случае получитеподъемные и все прочее. Ну я и стал адъютантом.