— Стреляться, — буднично произнес Эраст Петрович итеперь уже глядел подполковнику прямо в глаза. — Сразу, прямо сейчас, покакомандование не вмешалось.

Казанзаки был багров. Черные, как сливы, глаза налилиськровью. После паузы, сглотнув, сказал:

— Приказом его императорского величества дуэли напериод войны строжайше запрещены. И вы, Фандорин, отлично это знаете.

Подполковник вышел, за ним порывисто качнулся полотняныйполог. Варя спросила:

— Эраст Петрович, что же делать?

«Ревю паризьен» (Париж),

18(6) июля 1877 г.

Шарль д'Эвре

СТАРЫЕ САПОГИ

Фронтовая зарисовка

Кожа на них потрескалась и стала мягче лошадиных губ. Вприличном обществе в таких сапогах не появишься. Я этого и не делаю — сапогипредназначены для иного.

Мне сшил их старый софийский еврей десять лет назад. Онсодрал с меня десять лир и сказал: «Господин, из меня уже давно репей вырастет,а ты все еще будешь носить эти сапоги и вспоминать Исаака добрым словом».

Не прошло и года, и на раскопках ассирийского города вМеждуречье у левого сапога отлетел каблук. Мне пришлось вернуться в лагерьодному. Я хромал по раскаленному песку, ругал старого софийского мошенникапоследними словами и клялся, что сожгу сапоги на костре.

Мои коллеги, британские археологи, не добрались до раскопок— на них напали всадники Рифат-бека, который считает гяуров детьми Шайтана, ивырезали всех до одного. Я не сжег сапоги, я сменил каблук и заказал серебряныеподковки.

В 1873 году, в мае, когда я направлялся в Хиву, проводникАсаф решил завладеть моими часами, моим ружьем и моим вороным ахалтекинцемЯтаганом. Ночью, когда я спал в палатке, проводник бросил в мой левый сапогэфу, чей укус смертелен. Но сапог просил каши, и эфа уползла в пустыню. УтромАсаф сам рассказал мне об этом, потому что усмотрел в случившемся руку Аллаха.

Полгода спустя пароход «Адрианополь» напоролся на скалу вТермаикосском заливе. Я плыл до берега два с половиной лье. Сапоги тянули меняко дну, но я их не сбросил. Я знал, что это будет равносильно капитуляции, итогда мне не доплыть. Сапоги помогли мне не сдаться. До берега добрался я один,все остальные утонули.

Сейчас я там, где убивают. Каждый день над нами витаетсмерть. Но я спокоен. Я надеваю свои сапоги, за десять лет ставшие из черныхрыжими, и чувствую себя под огнем, как в бальных туфлях на зеркальном паркете.

Я никогда не позволяю коню топтать репейник — вдруг онрастет из старого Исаака?

Третий день Варя работала с Фандориным. Надо было вызволятьПетю, а по словам Эраста Петровича, сделать это можно было одним-единственнымспособом: найти истинного виновника случившегося. И Варя сама умолилатитулярного советника, чтобы он взял ее в помощницы.

Петины дела были плохи. Видеться с ним Варе не позволяли, ноот Фандорина она знала: все улики против шифровальщика. Получив отподполковника Казанзаки приказ главнокомандующего, Яблоков немедленно занялсяшифровкой, а потом, согласно инструкции, лично отнес депешу на телеграфныйпункт. Варя подозревала, что рассеянный Петя вполне мог перепутать города, темболее что про Никопольскую крепость знали все, а про городишко Плевну ранеемало кто слышал. Однако Казанзаки в рассеянность не верил, да и сам Петяупрямился и говорил, что отлично помнит, как кодировал именно Плевну, такоесмешное название. Хуже всего было то, что, по словам присутствовавшего на одномиз допросов Эраста Петровича, Яблоков явно что-то скрывал и делал это крайненеумело. Врать Петя совсем не умеет — это Варя отлично знала. А между тем всешло к трибуналу.

Истинного виновника Фандорин искал как-то странно. По утрам,вырядившись в дурацкое полосатое трико, подолгу делал английскую гимнастику.Целыми днями лежал на походной кровати, изредка наведывался в оперативный отделштаба, а вечером непременно сидел в клубе у журналистов. Курил сигары, читалкнигу, не пьянея пил вино, в разговоры вступал неохотно. Никаких поручений недавал. Перед тем как пожелать спокойной ночи, говорил только: «3-завтра вечеромувидимся в клубе».

Варя бесилась от сознания своей беспомощности. Днем ходилапо лагерю, смотрела в оба — не обнаружится ли что-нибудь подозрительное.Подозрительное не обнаруживалось, и, устав, Варя шла в палатку к ЭрастуПетровичу, чтобы расшевелить его и побудить к действию. В берлоге титулярногосоветника царил поистине ужасающий беспорядок: повсюду валялись книги,трехверстные карты, плетеные бутылки из-под болгарского вина, одежда, пушечныеядра, очевидно, использовавшиеся в качестве гирь. Однажды Варя, не заметив,села на тарелку с холодным пловом, которая почему-то оказалась на стуле,страшно рассердилась и потом никак не могла застирать жирное пятно на своемединственном приличном платье.

Вечером 7 июля полковник Лукан устроил в пресс-клубе (так наанглийский манер стали называть журналистский шатер) вечеринку по поводу днясвоего рождения. По этому случаю из Букарешта доставили три ящика шампанского,причем именинник утверждал, что заплатил по тридцать франков за бутылку. Деньгибыли потрачены впустую — про виновника торжества очень быстро забыли, потомучто истинным героем дня нынче был д'Эвре.

Утром, вооружившись выигранным у посрамленного Маклафлинацейсовским биноклем (Фандорин, между прочим, за свою несчастную сотню получилцелую тысячу — и все благодаря Варе), француз совершил дерзкую экспедицию: водиночку съездил в Плевну, под прикрытием корреспондентской повязки проник на передовойрубеж противника и даже умудрился взять интервью у турецкого полковника.