— Есть и третья возможность, — парировала Варя,уязвленная «лакейскими пересудами». — Несправедливое государство можноразрушить и построить взамен него другое.

— К сожалению, Варвара Андреевна, государство — это нед-дом, а скорее дерево. Его не строят, оно растет само, подчиняясь законуприроды, и дело это долгое. Тут не каменщик, т-тут садовник нужен.

Забыв об уместном тоне, Варя горячо воскликнула:

— Мы живем в такое тяжелое, сложное время! Честные людистонут под бременем тупости и произвола, а вы рассуждаете как старик, прокакого-то садовника толкуете!

Эраст Петрович пожал плечами:

— Милая Варвара Андреевна, я устал слушать нытье п-про«наше тяжелое время». Во времена царя Николая, когда время было потяжелейнынешнего, ваши «честные люди» по с-струнке ходили да неустанно свою счастливуюжизнь нахваливали. Если стало можно сетовать на тупость и произвол, значит,время на п-поправку пошло.

— Да вы просто… Вы просто — слуга престола!. —процедила Варя худшее из оскорблений, а когда Фандорин не содрогнулся, пояснилана доступном ему языке. — Верноподданный раб без ума и совести!

Брякнула — и испугалась собственной грубости, однако ЭрастПетрович ничуть не рассердился, а, вздохнув, сказал:

— Вы не знаете, как со мной д-держаться. Это раз.Благодарной быть не хотите и оттого сердитесь. Это два. Забудьте к черту проблагодарность, и мы отлично п-поладим. Это три.

От такой снисходительности Варя разозлилась еще больше, темболее что агент, рабья кровь, был совершенно прав.

— Я еще давеча заметила, что вы, как учитель танцев:раз-два-три, раз-два-три. Кто вас научил этой глупой манере?

— Были учителя, — туманно ответил Фандорин иневежливо уткнулся в свою турецкую книжку.

Шатер, где собирались аккредитованные при главной квартирежурналисты, был виден издалека. У входа на длинном шнуре висели флажки разныхстран, вымпелы журналов и газет, а также почему-то красные подтяжки с белымизвездочками.

— Видимо, вчера отмечали успех дела под Ловчей, —предположил Петя. — Кто-то наотмечался до потери подтяжек.

Он отдернул полотняный полог, и Варя заглянула внутрь.

В клубе было неряшливо, но по-своему уютно: деревянныестолы, холщовые стулья, стойка с шеренгами бутылок. Пахло табачным дымом,свечным воском и мужским одеколоном. На отдельном длинном столе лежали стопкирусских и иностранных газет. Газеты были необычные, сплошь склеенные изтелеграфных ленточек. Варя присмотрелась к лондонской «Дейли пост» и удивилась— сегодняшний утренний выпуск. Видимо, присылают из редакции по телеграфу.Здорово!

С особым удовлетворением Варя отметила, что женщин всегодве, причем обе в пенсне и не первой молодости. Зато мужчин было множество, межними обнаружились и знакомые.

Прежде всего Фандорин, и опять с книжкой. Довольно глупо —читать можно и у себя в палатке.

А в противоположном углу шел сеанс одновременной игры вшахматы. С одной стороны стола прохаживался, дымя сигаркой,снисходительно-благодушный Маклафлин, с другой сидели сосредоточенные Соболев,д'Эвре и еще двое.

— Ба, наш маленький болгарин! — воскликнул генералМишель, облегченно поднявшись из-за доски. — Да вас не узнать! Ладно,Шеймас, будем считать, что ничья.

Д'Эвре приветливо улыбнулся вошедшим и (это было приятно)задержал взгляд на Варе, однако продолжил игру. Зато к Соболеву подлетелсмуглый офицер в невиданно ослепительном мундире и, тронув нафабренный сверхвсякой меры ус, воскликнул по-французски:

— Генерал, умоляю, представьте меня вашей очаровательнойзнакомой! Гасите свечи, господа! Они больше не понадобятся — взошло солнце!

Обе пожилые дамы взглянули на Варю с крайним неодобрением,да она и сама несколько опешила от такого натиска.

— Это полковник Лукан, личный представитель нашегодрагоценного союзника его высочества князя румынского Карла, — усмехнулсяСоболев. — Предупреждаю, Варвара Андреевна, полковник для дамских сердецсмертоносней анчара.

По его тону стало ясно, что привечать румына не следует, иВаря чопорно ответила, нарочно опершись на Петин локоть:

— Очень рада. Мой жених, вольноопределяющийся ПетрЯблоков.

Лукан галантно взял Варю за запястье двумя пальцами(сверкнул перстень с нешуточным бриллиантом) и хотел припасть поцелуем, нополучил должный отпор:

— В Петербурге у современных женщин рук не целуют.

А впрочем, публика была любопытная, и Варе вкорреспондентском клубе понравилось. Только досадно было, что д'Эвре все играетв свои дурацкие шахматы. Но, видно, дело шло к концу — все прочие соперникиМаклафлина уже капитулировали, и француз был явно обречен. Однако это, похоже,его не печалило, он частенько поглядывал на Варю, беззаботно улыбался имелодично насвистывал модную шансонетку.

Соболев встал рядом, взглянул на доску, рассеянно подхватилприпев:

— Фолишон-фолишонет… Сдавайтесь, д'Эвре, это же чистоеВатерлоо.

— Гвардия умирает, но не сдается. — Француз дернулсебя за узкую острую бородку и сделал ход, от которого ирландец нахмурился изасопел.

Варя вышла наружу полюбоваться закатом и насладитьсяпрохладой, а когда снова вернулась в шатер, шахматы были уже убраны, и разговоршел не более и не менее, как о взаимоотношениях человека с Богом.

— Здесь не может быть никакого взаимоуважения, —горячо говорил Маклафлин, очевидно отвечая на реплику д'Эвре. — Отношениячеловека со Всевышним построены на заведомом признании неравенства. Не приходитже в голову детям претендовать на равенство с родителями! Ребенок безоговорочнопризнает превосходство родителя, свою зависимость от него, чувствует к немублагоговение и потому послушен — для своего же блага.

— Позволю себе воспользоваться вашей жеметафорой, — улыбнулся француз, затянувшись из турецкого чубука. —Все это справедливо лишь для маленьких детей. Когда же ребенок подрастает, оннеминуемо ставит под сомнение авторитет родителя, хотя тот все равно ещенеизмеримо мудрее и могущественнее. Это естественно, здорово, без этого человекнавсегда останется малюткой. Тот же период сейчас переживает и подросшеечеловечество. Потом, когда человечество повзрослеет еще больше, между ним иБогом непременно установятся новые отношения, основанные на равенстве ивзаимоуважении. А когда-нибудь дитя повзрослеет настолько, что родитель емустанет и вовсе не нужен.