— Что случилось, Луи?

— Я сегодня предложил Ронни выйти за меня замуж.

Многого я могла ожидать, но к этому была не готоваабсолютно. У меня отвисла челюсть. Когда я смогла захлопнуть пасть ипритвориться, что ко мне вернулся разум, я спросила:

— Чего ж тогда вы поссорились?

— Она отказалась.

Это он сказал, не глядя на меня. Уставился в пространство,сунув руки в карманы брюк, что безнадёжно портило линию костюма, но руки надобыло куда-то девать.

— Она отказалась, — повторила я, будто нерасслышала.

Он посмотрел на меня:

— Ты удивлена?

— Ну, вообще-то я помнила, что у вас все хорошо.

Честно говоря, последний разговор, когда Ронни мне что-торассказывала, состоял в основном из хихиканья, поскольку посвящён был сексу. Мывсе друг другу выкладывали, как умеют только женщины, и выяснилось, что у неё сЛуи секс не хуже, чем у меня с Микой. То есть чертовски хорош. Ронни по ошибкерешила, что раз я с Микой, значит, я бросила Жан-Клода. Когда она выяснила, чтоодно из другого не следует, то отнеслась к этому без восторга. Она никак немогла примириться, что я встречаюсь с нежитью. Разборчивая она, Ронни. Ношуточки шуточками, а её неприязнь к Жан-Клоду осталась неколебимой. И с тех пормы не очень много общались.

— Все действительно чудесно, Анита. Вот почему это так…— он поискал слово, остановился на таком: — обидно!

— Так я не поняла, действительно вам было хорошо?

— Я тоже так думал — может быть, ошибался? Да нет, чертвозьми, не мог я так ошибиться. Лучшие два года моей жизни. Не было лучшегоначала дня, чем проснуться с нею рядом. И я хочу, чтобы каждый день такначинался. Что ж тут плохого?

— Ничего, Луи.

— Тогда зачем же так ругаться, как я от неё ещё никогдане слышал за эти два года?

Тёмные глаза смотрели требовательно, будто я знаю ответ,просто ему не говорю.

— Я утром позвоню Ронни, если она мне раньше непозвонит. И поговорю с ней.

— Она сказала, что ни за кого не хочет замуж. Сказала,что если бы за кого-нибудь вышла, то это был бы я, но не хочет выходить. Нехочет.

Такое страдание слышалось в его голосе, что больно былоушам.

— Я тебе сочувствую. — Чуть было не взяла его заруку, но решила, что не надо, и сказала: — Может, вы просто могли бы житьвместе?

— Это я тоже предложил. Предложил жить вместе, пока онане станет готова на большее.

Он снова уставился в темноту, будто не хотел, чтобы я виделаего глаза.

— И на это она тоже сказала «нет»?

— Она не хочет лишиться независимости. Независимость —это одна из черт, за которые я её особенно люблю.

— Я знаю, — сказала я с сочувствием, посколькуничего другого предложить не могла.

Он посмотрел на меня:

— Знаешь — значит, сможешь ей сказать?

— Я все сделаю, чтобы убедить её, что ты не собираешьсяподрезать ей крылья.

— В этом дело? Она просто боится, что я посягну на еёсвободу?

— Я не знаю, Луи. Честно говоря, спроси ты меня раньше,я бы сказала, что она скажет «да».

— Ну уж.

Он пристально посмотрел на меня. Посмотрел так, будто хотелв моих глазах прочесть секреты мироздания. Я уж предпочла бы, чтобы он пялилсяв темноту, чем искал ответов у меня на лице. Не знаю, что могла бы подсказатьему темнота, но я — точно ничего.

— Да, Луи, так бы я и сказала. В последний раз, когда яеё видела, она была счастлива, как никогда.

— Так я не обманывал себя? — спросил он, все ещёглядя на меня этим незащищённым, вопрошающим взглядом.

— Нет, Луи, не обманывал.

— Так в чем же дело? В чем?

Я пожала плечами, но что-то надо было и сказать, потому чтоЛуи не сводил с меня глаз.

— Я не знаю. Извини.

Очень это казалось недостаточно — «извини», — но ничегодругого я не могла дать.

Он кивнул, несколько поспешно, отвернулся и снова уставилсяв темноту. Я знала, что он не видит сейчас церковного двора, заборчика. Онпросто смотрит в темноту, чтобы какое-то время не видеть ничьих взглядов, нокак-то меня это нервировало. Не по себе было от понимания, что его чувства таксильны, что надо их прятать, чтобы я не видела. Напомнило мне, как Дольфотвернулся на осмотре места преступления. В общем, скрывали они одно и то же —страдание.

Луи снова повернулся ко мне. В глазах его была боль, и мнетруда стоило не отвернуться самой. У меня есть правило: когда кого-то что-томучает, самое меньшее, что я могу сделать — не отвернуться.

— Кажется, твой любимый сюда идёт.

Я оглянулась — Мика шёл к нам. В обычной ситуации он бы нестал прерывать, но сегодня время поджимало. Время и ardeur никого не ждут. Я быпопыталась объяснить это Луи, но не была уверена, знает ли он про ardeur, а яочень не люблю объяснять, что это такое. Слишком остаётся впечатление…странное, как минимум.

— Вы давно живёте вместе с Микой? — спросил он.

— Месяца четыре.

— Вы с Ронни не очень общались с тех пор, как он к тебепереехал?

Я прикинула.

— Да, похоже. Ей не нравится, что я продолжаювстречаться с Жан-Клодом.

Луи смотрел в сторону идущего к нам Мики, и взгляд его былзадумчив.

— Может, не в этом дело.

— А в чем?

— В том, что с тобой кто-то живёт. Может, это ей и непо нраву.

— Она сказала, что все дело в моем романе с вампом.

— Ронни много чего говорит, — сказал он уже мягче,не так сердито, скорее озадаченно. Потом встряхнулся, как вылезшая из водысобака, и сумел улыбнуться. Глаза остались грустными, но все равно ужелучше. — Может быть, ей трудно видеть, как ты себя кому-то посвящаешьнастолько сильно.

Я пожала плечами, потому что не думала, что дело в этом, нои разуверять его не стала.

— Не знаю.

Он снова улыбнулся, и тёмные глаза были как переполненныеозера безнадёжности.

— Едешь домой, Анита, и радуешься этому.

Я успела увидеть блеснувшие в его глазах слезы.

Что мне было делать? Обнять его? Будь он моей подругой, я бытак и сделала, но ведь он был мужчина, а мне хватило уже на сегодня осложнений.И я поступила как свой парень — неуклюже похлопала его по спине. Перешла бы япосле этого к настоящему объятию — не знаю, потому что сзади подошёл Мика.