Я отодвинулась, положила руку ему на грудь, не даваяприблизиться снова.

— Анита, милая, прошу тебя, прошу!

Голос звучал низко, страстно, но так, будто он не мог найтислов. Однако ardeur в словах не нуждается. Вдруг я снова ощутила его тело, хотьмы стояли чуть поодаль. Он был такой твёрдый, жёсткий и полный боли. Боли,потому что я не давала ему облегчения. Не давала месяцами. Никогда у нас сНатэниелом не было полноценного секса, потому что я и без этого моглакормиться. Мне никогда не приходило в голову задуматься, что это для негозначит. Но сейчас я ощущала его тело, тяжёлое, страдающее от страсти,копившейся месяцами. Когда я в последний раз так полно ощущала, что нужноНатэниелу, он хотел всего лишь принадлежать мне. Это в нем и сейчас осталось,почти кричащая потребность. Которую я раньше в упор не видела. Да чего там,притворялась, что её нет. И вот теперь Натэниел уже не даст мне её не видеть.

На секунду вернулась ясность мысли, порождённая чувствомвины. Вины за то, что я заставила его так долго томиться, в то время как моипотребности удовлетворялись полностью. Я считала, что иметь с ним настоящийсекс — значило бы его использовать, а сейчас, заглянув ему в сердце, поняла,что моё поведение с ним — это куда более циничное использование, чем всношении. Я пользовалась им как секс-игрушкой, которая должна доставитьудовольствие, а потом её моют и прячут обратно в ящик. Мне вдруг стало стыдно,невыносимо стыдно, что я относилась к Натэниелу как к предмету, а это совсем нето отношение, о котором он мечтал.

Вина отрезвила, как холодный душ, как пощёчина, и я с еёпомощью оттолкнула от себя ardeur, ещё часа на два как минимум.

Натэниел будто почувствовал, что жар меня оставил. Лавандовыеогромные глаза заблестели непролитыми слезами. Руки его упали с моих плеч, апоскольку свои я уже убрала, мы просто стояли на танцполу, отодвинувшись другот друга. И это расстояние никто из нас двоих не пытался сократить.

Первая слеза скатилась у него по щеке.

— Натэниел!

Я протянула к нему руки.

Он покачал головой и шагнул назад, ещё раз, потом повернулсяи побежал. Джейсон и Мика попытались поймать его на бегу, но он ускользнул отних изящным изгибом, оставив у них в руках только воздух, выбежал из дверей, иони бросились следом. Но не один и не другой должны были догнать Натэниела. Ядолжна была. Это я должна была извиниться перед ним. Только вот беда: я незнала, за что же? За то, что использовала его — или что использоваланедостаточно?

Первым, кого я увидела, вылетев на парковку, был некто-нибудь из них, а Ронни. Вероника Симс, частный детектив, когда-то — моялучшая подруга, стояла чуть в стороне от дверей, обхватив себя руками за плечичуть ли не до боли. Рост у неё пять футов восемь дюймов, почти сплошь ноги, иона ещё добавляет к этому высокие каблуки и короткую юбку. Когда-то она мнесказала, что ей бы мою грудь, и она в жизни не стала бы носить кофточки свысоким воротом. Шутила, конечно, но когда она одевалась нарядно, то ногипоказывала чуть ли не во всю длину. Светлые волосы она носила до плеч, носегодня подвила их концы, и они колыхались возле тонких бретелек на почти голыхплечах. Колыхались сильно, потому что Ронни говорила сердито и тихо с кем-то,кого я не разглядела.

Сделав ещё шаг, я его узнала — это был Луис Фейн. Онпреподаёт биологию в университете Вашингтона, доктор наук и крысолюд. Продокторскую степень в университете знают, про то, что он делает в полнолуния —нет. Он на пару дюймов пониже Ронни, ладно скроен и крепко сшит. Плечи егозаполняли пиджак, который Луи умел носить. Волосы у него стали короче с нашейпоследней встречи, и уложены аккуратнее. Глаза тёмные почти до черноты, а чистовыбритое лицо перекосило такой злостью, какой я у него никогда не видела.

Слов я не могла разобрать, только интонации, а они былиинтонациями ссоры. Тут я сообразила, что уставилась как на витрину, а это все —не моё собачье дело. Даже если бы мы с Ронни остались подругами и продолжали быходить на тренажёры три раза в неделю, чего уже не было, все равно не моё этобыло бы дело. Ронни никак не могла смириться, что я встречаюсь с вампиром, темболее с Жан-Клодом. Главное все же — что он был вампир. Как раз в те времена,когда мне нужно было женское сочувствие подруги и немножко понимания, она мневыдавала возмущение и гнев.

Так что в последние месяцы мы стали видеться все реже, идошло до того, что уже месяца два нам даже не случалось поговорить. Что онивстречаются с Луи, я знала, потому что у нас с ним есть общие друзья.

Интересно, конечно, из-за чего они погрызлись, но все равноне моё дело. Моё же дело ждало меня на парковке — все трое, прислонившись кмоему джипу. Стояли, как на параде. Или будто в засаде поджидали.

Я остановилась посреди асфальта, колеблясь, не пойти ли предложитьЛуи и Ронни свои услуги арбитра. Не из доброты — из трусости. Уж лучше влезть вчужую разборку, чем в ту, что ждала меня. Чужая душевная боль всегда намноголегче своей.

Но Ронни мне не сказала бы спасибо за вмешательство, идействительно не моё это было дело. Может, я утром позвоню и там посмотрим,захочет ли она говорить, осталась ли у нас ещё дружба, которую можно спасать.Но мне не хватало Ронни.

Стояла я, значит, на тёмной парковке, оказавшись междуссорой у себя за спиной и той, что ждала впереди. А мне, как ни странно, ни скем не хотелось ссориться. Вдруг навалилась усталость, и не из-за позднего часаили трудного дня за спиной.

Я пошла к ждущим меня ребятам, и никто не улыбнулся мненавстречу, но ведь и я им не улыбнулась. Разговор ожидался не из тех, чтосопровождаются улыбками.

— Натэниел сказал, что ты не захотела с нимтанцевать, — сказал Мика.

— Неправда. Я танцевала с ним, два раза. А чего мне нехотелось — так это устраивать поцелуйчики на глазах у копов.

Мика глянул на Натэниела — Натэниел уставился в землю.

— Ты меня сегодня целовала на глазах у детектива Арнет.В чем разница?

— Целовала, чтобы намекнуть Джессике, что к тебеприставать не надо. Ты же хотел, чтобы я тебя от неё избавила?

Он поднял на меня полные боли глаза — как две кровоточащиераны:

— И ты целовала меня только чтобы выручить, а непотому, что тебе этого хотелось?

Черт побери. Но я все же попыталась объясниться — с сосущимчувством под ложечкой, что этот спор для меня проигран. С Натэниелом у менявсегда потом такое чувство, будто я сделала что-то неправильно — или хотя бы несделала правильного.

— Я не это хотела сказать.

— Но ведь сказала именно это, — заметил Мика.

— Не начинай! — огрызнулась я и поймала себя натом, что огрызнулась.

Я уже разозлилась, хотя только теперь это поняла. Я легкозлюсь, особенно когда мне неуютно. Злость я как-то легче переношу, чемсмущение. Марианна, которая помогает мне научиться контролю над постояннорастущим списком моих парапсихических сил, говорит, что злостью я прикрываюсьот любых нежелательных эмоций. Она права, и я признаю, что она права, но ниона, ни я никакого альтернативного решения предложить не можем. Что остаётсядевушке, если злиться нельзя, и сбежать от проблемы тоже нельзя? Убейте меня,если я знаю. Марианна уговаривает меня быть честной — эмоционально честнойперед собой и теми, кто мне близок. Эмоционально честной. Очень безобиднозвучит и очень правильно. На самом деле — ни то, ни другое.