Мазур принес из холодильника что-то безалкогольное, досталвысокие стаканы, уселся напротив гостя. Какое-то время царило молчание – изатянулось оно настолько, что его свободно можно было назвать неловким. Мазуруне приходили в голову никакие светские фразы для затравки разговора, а Лаврикнисколько не стремился ему в этом помочь, сидел с невозмутимым видом ипотягивал холодную газировочку – хоть и солидных лет мужичок, остававшийся,сразу видно, крепким профессионалом, опасным, как гремучая змея, которойненароком дали пинка пьяные ковбои. Вот только некий штришок портил картину...

– Слушай, – сказал Мазур, присмотревшись, – тыведь волосы красить начал...

– Ага, – сказал Лаврик преспокойно. – Заметил всеже? А мне клялись, что подобрали красочку, не отличимую от прежнего колераволосни...

– Вот то-то, – сказал Мазур. – Слишком уж у тебяпатлы м о л о д ы е. Я тебя лицезрел на протяжении многих лет...

– Ну вот, пришла такая блажь, – сказал Лаврик. –Седины отчего-то терпеть не могу. Тебе, сразу видно, красивая проседь на вискахтолько нравится, а я не переношу что-то... Могу я наконец себе позволитькакой-нибудь пунктик?

– У тебя один уже есть, – сказал Мазур. – Пенснетвое легендарное.

– Ну, пенсне у меня настолько давно, что превратилось уже изпунктика в непременную деталь образа...

– А почему сейчас не надел?

– Потому что разговор будет крайне серьезный, – сказалЛаврик.

– Да ну? – с наигранной беспечностью улыбнулся Мазур.

Лаврик смотрел на него строго и печально. И не мигал такдолго, что в самом деле стал напоминать гремучую змею – не шебутную, кусающуювсе, что движется, а пожилую уже, умудренную житейским опытом и философскойленцой. Но тем не менее оставшуюся полноценной гремучкой с полным комплектомзубов...

– Сколько лет мы друг друга знаем, я уже путаюсь, –сказал он наконец. – Двадцать пять уж точно.

– Даже поболее, – сказал Мазур.

– Вот именно, даже поболее. И никак нельзя сказать, что мы стобой были недругами, даже недоброжелателями не были. Я тебе как-то жизнь спас,всерьез, без дураков, а ты, соответственно, мне. Или наоборот – сначала ты мне,а потом я тебе... Не помню точно. Какая разница?

– Какая разница? – как эхо подхватил Мазур. – Ноесли уж у нас выдался умиленный и ностальгический вечер воспоминаний, то,исторической точности ради, нельзя не внести в летописи и на скрижали, как тылет восемь назад меня всерьез подозревал то ли в шпионаже, то ли в измене, толи во всем сразу. В Сибири дело было. Помнишь?

– Да помню, конечно, – без малейшего смущения кивнулЛаврик. – Обиду затаил?

– Я их не таю. Проходят помаленьку, рассасываются...

– И правильно, – сказал Лаврик. – Потому что такаяуж у меня в этой жизни была историческая функция: подозревать всех и каждого и,едва это обрастет чем-то вещественным, действовать.

– Так не было у тебя ничего вещественного.

– Не передергивай. Ты прекрасно понимаешь, о чем я, – оситуации, которая называется «так уж сложились подозрения».

– Понимаю, – сказал Мазур. – Это я так, язвлю потихоньку...

– Историческая функция и экологическая ниша, – сказалЛаврик с отстраненным видом. – Ну, что ж поделать, однажды так сложилось.Далеко не впервые в истории человечества... Но для тебя-то все распрекраснокончилось, оказался чистеньким... Знаешь, к чему я клоню? К тому, что я никогдатебе не был врагом. Ну, близким другом – тоже вряд ли. И тем не менее... Старыесослуживцы. Как выражаются англичане, парни в старых школьных галстуках... Я несентиментален, но нас все же слишком многое связывает, черт меня раздери. Мы –к а с т а...

– Прекрати, умоляю, – сказал Мазур. – Еще парастоль же лирических сентенций – и я зарыдаю, как беременная незамужняяшкольница. Стану ронять на паркет слезы, крупные, как...

– Заткнись, – сказал Лаврик резко, властно, жестко.Так, что Мазур моментально замолчал. – Пошутили – и будет. Дело слишкомсерьезное. Я, знаешь ли, выхожу в отставку. До пенсионного возраста далеко, нотак уж карта легла. Приходится. Более того, я вообще из страны уезжаю нанеопределенный срок. Пристроили военно-морским атташе в одной уютнойевропейской стране. Это лучше, чем играть в домино на бульваре со старымипеньками. Или на даче с грядками возиться. В общем, из к о н т о р ы ухожусовсем скоро, окончательно и бесповоротно. И никогда ничем помочь тебе уже несмогу. А посему пришел предупредить по-дружески...

– На предмет? – насторожился Мазур.

– Сам знаешь. На предмет кое-каких забав во внеслужебноевремя с участием подчиненных.

Сделав до идиотизма честнейшее лицо, Мазур сказал:

– Не пойму, о чем ты. Я...

– Молчать! – цыкнул Лаврик. Сейчас он был по-настоящемустрашен. – Не изображай передо мной целку, не лепи горбатого, не дуркуй.Одним словом, не вешай лапшу на уши. Мы оба прекрасно знаем, что я имею ввиду... молчать, говорю! – И он повторил с расстановкой: – Мы обапрекрасно знаем, что я имею в виду... Хватит, ты понял? X в а т и т. Нарушаешьжелезный закон спецназа – не умеешь вовремя остановиться. Я понимаю, что началты совсем недавно, но так уж сложилось, что самая пора останавливаться.

– Думаешь? – спросил Мазур с кривой улыбочкой.

– Не думаю, а знаю доподлинно, – отрезал Лаврик. –Хватит, соколик. Сворачивай дело, распускай неформальную команду, ложись на днон а с о в с е м. Пока не поздно. Я тебе, конечно, не скажу ничего конкретного,ты меня знаешь... но, пользуясь абстракциями, могу заверить: ситуация вплотнуюподошла к той невеселой точке, когда достаточно тебе сделать шаг-другой в томже направлении, чтобы материал на тебя п о ш е л. Уясняешь?

– Не дурной, – сказал Мазур тихо.

– Приятно слышать... Кирилл, какие бы реформы над страной нигрохотали, к о н т о р а остается прежней – с теми же замашками, с той жехваткой, с теми же отчаянными молодыми майорами, желающими выслужиться нагромком деле. Заметь, на р е а л ь н о м деле, а не дутом или сфабрикованном...

– Даже так?

– Я же говорю, дело обстоит хреново. П о к а я еще могу всезамазать. Но скоро у меня такой возможности не будет. Меня здесь вообще небудет, стану заниматься в Европе совершенно другими делами... И напоследок хочутебя вытащить... может быть, даже не ради тебя самого, а ради общего прошлого.Славного, что бы там ни говорили, прошлого.

– Ну что же, – медленно сказал Мазур. – Все этозвучит чертовски убедительно. Но, по многолетней привычке перебирать все безисключения версии и варианты... могу с тем же успехом предположить, что ты мневрешь сейчас как сивый мерин. Что к тебе приперся наш общий друг КоленькаТриколенко, простой, как три рубля, старомодный, как фитильный мушкет,рассказал тебе о моих делах, и вы договорились меня припугнуть, чтобы спасти отпогружения в пучину порока... По-моему, э т а версия вполне имеет право насуществование.