По сравнению с улицами в кофейне было тихо. Борис сидел,отхлебывая потрясающе вкусный кофе, и размышлял о своем. Во-первых, денегосталось всего чуть-чуть, так что он понятия не имеет даже, где будет сегодняспать. Во-вторых, документов нет, так что если местные власти или англичанепоинтересуются его документами, то живо загребут. Ему рассказали, что в портуесть такая специальная тюрьма для подозрительных лиц и всех русских высылаютобратно в Крым. А в Крыму Бориса встретят нелюбезно, уж это точно.

Теперь хорошее. Если и были у подполковника Горецкогокакие-то планы насчет Бориса, то им не суждено сбыться, потому что никто Борисане встретил в Батуме и никто за ним не следил. Спиридон высадил его в пустынномместе, Борис заметил бы слежку. А в этаком содоме, что творится здесь, вБатуме, найти кого-то невозможно.

Борис посидел еще немного, потягивая кофе, принимая решение.Если верить Горецкому, то убитый Махарадзе вез список турецких агентов в Крымуи предназначался список представителям английской разведки там же, в Крыму.Тогда возникают два вопроса: почему Махарадзе не передал список английскомурезиденту и откуда в контрразведке Добрармии знали про список? Хорошо бы задатьэти вопросы Горецкому и самое главное – получить на них правдивые ответы.Потому что в голове у Бориса сидело предположение, что Горецкий очень дажепросто мог ввести его в заблуждение по поводу агента, списка и нужно было ему,чтобы Борис попал в Батум для чего-то другого. Стало быть, постулат первый:никому нельзя верить в наше сумасшедшее время. Из всех бумаг у него в карманеодна только карточка с именем неизвестного Исмаил-бея. Карточку эту Борис нашелсам, никто в Феодосии про нее не знает. Значит, ему следует идти в кофейнюСандаракиса, уповая на Бога и свою везучесть, иного выхода у него нет. Толькотак он сможет узнать, что же на самом деле случилось в гостинице «Париж».

Он не знал, что человек в белой шелковой рубахе и аджарскойшапочке развил с утра бешеную деятельность. Прикинув приблизительно, где грекимогли ссадить Бориса на берег, он обошел все подходящие забегаловки и лавчонки,постепенно сужая круг поисков. Лавку старьевщика он миновал, но зато побывал срасспросами в хашной. Слуга вспомнил молодого человека в потертомжелезнодорожном френче, небритого и пахнущего морем. Но он вспомнил также, чточеловек этот дал ему приличную купюру, и ничего не ответил на расспросы –грузинам присуще чувство благодарности.

– Вы позволите?

Борис буркнул что-то нечленораздельное, что было воспринятокак разрешение, и к нему за столик подсел субъект с жалкими остаткамиблагородного происхождения на давно не мытом и давно не трезвом лице.

– Официант! – махнул он рукой. – Водки!

Борис чуть поморщился и слегка отодвинулся от соседа – неслишком сильно, чтобы этой демонстрацией не оскорбить его чувств, – малоли, еще нарвешься на неприятности.

Сосед демонстрации не заметил, но, получив ожидаемую водку,по всегдашней русской привычке захотел поговорить.

– Я вижу в вас русского человека, – начал ониздалека, – в этом густопсовом городе вокруг одни азиаты… Турки, персы,греки, итальянцы…

– Какие же итальянцы азиаты? – не утерпел Борис,хотя и понимал, что ответить соседу – большая ошибка: теперь уж точнопривяжется.

– Азиаты-с! Как есть азиаты! Я вам больше скажу: даже иангличане здесь – азиаты! Потому только блюдут свою густопсовую азиатскуюкоммерцию. А мы с вами – русские люди! И место нам – в России! Там сейчасвеликое очищение происходит, Армагеддон, можно сказать. Россия наша кровьюумывается… Как сказал поэт: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!»А мы с вами здесь, в этой густопсовости азиатской.

– Что вы мне-то проповедь читаете? Ехали бы сами вРоссию, коли так не терпится причаститься святых тайн!

– И поеду! – Лицо соседа загорелось лихорадочнымнетрезвым энтузиазмом. – И непременно поеду! Поправлю только своеизношенное здоровье – и тут же поеду!

Борис хотел было сказать, что нищета и пьянство не слишкомспособствуют поправлению здоровья, но решил не усугублять ответной репликойнездорового красноречия своего соседа. Тому, однако, ничего и не требовалось –уж тем был доволен, что рядом с ним кто-то есть, и завелся пуще прежнего:

– Я ведь всю жизнь так в народ верил! И богоносец-тоон, народ наш, и подлинной правды хранитель… А в восемнадцатом году разъяснилимне пьяные матросы да дезертиры всю эту подлинную правду… Как только живостался – ума не приложу… Говорят, двум смертям не бывать, а одной – неминовать, так вот я в восемнадцатом четырьмя смертями умирал, четыре разавоскрес. И после этого моего четвертого воскресения попал я к каким-то новымбандитам, а у них главный – старичок такой сухонький, с маленькими глазками.Так вот выстроили перед ним всех, кого банда его поймала, а старичок ходитперед пленными и что-то себе под нос шепчет, а потом на меня пальцем указал:«Порите его, ребятушки, крахмальный его воротничок!» Как уж он после тифа,после четырех моих смертей, после того, как меня дезертиры в землю живогозакопали, – как он после всего этого разглядел крахмальный воротничок –ума не приложу. Видимо, какое-то у него уже чутье развилось, классовое, что ли,чутье и классовая ненависть. И видел же, мерзавец, что я и без него бит-порот,убит-расстрелян, похоронен и обратно выкопан, что места на мне живого нет, таквсе ему мало показалось: порите его, ребятушки. Может, и вправду – такие грехина меня предки мои навесили, что и четырьмя смертями мне их не искупить?

– А как же вы сюда-то в Батум попали? Каким ветром васзанесло? – поинтересовался Борис.

– А и сам не пойму. Прибился я в Крым, раны своизалечивал да думал, как дальше жить, что делать, как чужие грехи искупать, атут ко мне контрразведка добровольческая привязалась. Если старичок тот во мнеполумертвом крахмальный воротничок разглядел, то этим я, наоборот, чуть некрасным шпионом показался. И как-то они меня убедили сюда ехать, на «Пестеля»посадили, и – прощай, Россия… Как я теперь догадываюсь, они посмотреть хотели,что я здесь делать буду, куда побегу. У них со здешними властями связьналаженная, сюда из Крыма приезжают, здешние за ними присматривают идобровольцам быстренько доносят… А не поставите ли мне косушку, как русскийрусскому? Как мытарства свои вспомнил, так душа запылала, будто хутор встепи, – только водкой можно тот пожар загасить.

Борису сразу стало скучно: как он и подозревал, всядушещипательная история была рассказана случайному человеку с одной толькоцелью – выклянчить на выпивку… Он дал соседу одну лиру и по радостномуизумлению в его глазах понял, что дал много. Однако он считал эти деньгипотраченными не зря: случайный собеседник подтвердил собственное егопредположение, что Горецкий неспроста устроил ему побег в Батум. Значит,Горецкий ему не верит, подозревает в нем убийцу и шпиона? Ну что ж, Борис емутоже не верит.

День пошел на вторую половину – в южном городе время течетнезаметно. Борис Ордынцев шел по Мариинской, спрашивая кофейню. И хоть всеобитатели города – грузины, армяне, греки, персы, англичане, итальянцы –понимали по-русски, никто не мог указать ему дорогу. Наконец попалсясоотечественник, которого Борис угадал по выражению решительного недоверия ковсему, что он видит перед собой. Узнав про кофейню, русский сделалпренебрежительную гримасу и ткнул пальцем в сторону. Дом и верно стоял наМариинской, но дверь кофейни выходила в маленький тупичок. Кофейнярасполагалась в полуподвале, и когда Борис спустился по каменным ступенькам,выщербленным тысячами подошв, ему показалось, что он находится не то в трюмепиратского корабля, не то в преддверии мусульманского ада. Полутемное помещениебыло наполнено сладковатым туманом, в котором смешивались запахи кофе, коньякаи опиума. Кофейня была полна разномастного разноплеменного люда – персы, турки,итальянцы. Все они говорили по-русски, потому что каждый попавший в Батуминостранец начинал разговаривать на этом языке через два дня. И столь же общимязыком был язык турецкой лиры. Турецкая лира была кровью этого города, еговоздухом, главным предметом торговли. Курс лиры знал каждый мальчишка на улице,каждый чистильщик сапог, каждый разносчик газет. Объявляли курс лиры раннимутром булочники – вежливые спокойные турки. Откуда они узнавали его – одномуБогу известно, однако в каждой булочной всего города утром сообщался один и тотже новый курс.