Памяти генералов А.И. Деникина и

Я.А. Слащева, поручиков Сергея

Мамонтова и Павла Макарова,

сестры милосердия Софьи

Федорченко и многих других

известных и безымянных участников

и свидетелей описываемых событий,

без чьих бесценных воспоминаний

эта книга не могла бы появиться.

Борису снилось, будто дикие негры собираются изжарить его накостре и бьют в свои огромные барабаны. Этот ужасный грохот переполнял его сон,гудел жуткой болью в голове, и наконец от боли этой Борис проснулся. Однако нигрохот, ни боль не прекратились.

Борис лежал в одежде и ботинках поперек жесткой гостиничнойкойки, а в дверь его номера стучали какие-то люди. Голова болела невыносимо.Смутно вспоминался вчерашний вечер, невзрачный назойливый человек в неуместнойчеркеске… кажется, они играли… кажется, пили… Для Бориса это было странно – онникогда не играл, да и пил мало… но уж больно назойливым был вчерашнийгосподин… И нахлынула вчера вечером жуткая тоска, так что он даже рад былслучайной компании… Но пили-то ведь немного, отчего же голова такраскалывается…

Борис с тяжелым стенанием поднялся с койки, повернулся кдверям. Господи помилуй, ну что же они так стучат? Да и рань-то какая. Еще дажене рассвело!

– Откройте сию минуту! – надрывался за дверьюкомандный дребезжащий голос. – Открывайте, не то выломаем дверь! Антонов,ломай!

Борис прошел к двери, мутным тоскливым взглядом окидываябедную и уродливую гостиничную комнату. Железная скрипучая кровать, кривойумывальник в углу с треснутым фаянсовым тазом, хозяйская гордость – кресло свысокой резной спинкой… В кресле сидел кто-то, плохо различимый впредрассветной полутьме, – неужто вчерашний назойливый господин?

Борис откинул щеколду, и в комнату, сразу сделав ее тесной,ввалились какие-то разгоряченные и злые – видно, от раннего времени – люди:парусиновый, полотняный, с хитрыми маленькими глазками лакей – вчера Борисвидел его и немалые деньги на чай дал, – двое бородатых заспанных солдат иофицер, штабс-капитан с бледным горячечным лицом и воспаленными красноватымиглазами. Сзади жался хозяин – маленький, плешивый, полуодетый. Вытащили егорано из теплой постели, и пошел он, только чтобы скандал на корню притушить.Завязки кальсон нахально выглядывали из-под края штанин, а в глазах светилсядавнишний, еще в семнадцатом году зажегшийся испуг.

– Что вам угодно, господа? – растерянно спросилБорис, обступленный и зажатый пришедшими.

– Что нам угодно? – с горячим ехидным возмущениемпереспросил офицер.

Он поднял высоко керосиновую горящую лампу и осветилчеловека в кресле. Это был вчерашний назойливый господин в неопрятнойгрязно-белой черкеске, залитой чем-то темным. Голова его была страннозапрокинута, редкая козлиная бороденка вздымалась кверху, и под этой бороденкойтемнела роговая рукоять кинжала.

Керосиновая лампа пыхнула неожиданно ярким светом, и Борисразглядел, как при вспышке молнии, лицо этого господина – удивленное и как бызаспанное, а также бурые пятна крови на черкеске. Кинжалом, по рукоятьвоткнутым в горло, господин был приколот к спинке кресла, как диковинный жук вколлекции энтомолога.

В детстве – в той, прежней, жизни, задолго до всех этихбелых, красных, зеленых – Борис заходил в кабинет к отцу и тот сажал его к себена колено – колкая щека, запах хорошего одеколона и дорогого табака – и показывалему плоские прозрачные ящички, в которых удивленные и заспанные жуки сидели набулавках…

– Что нам угодно? – яростно повторилштабс-капитан. – Нам угодно, милостивый государь, чтобы вы рассказали, каки почему убили этого господина!

Борис растерянно огляделся.

– Я его не убивал, даю вам слово!

– Ваше слово недорого стоит! – презрительнооборвал его штабс-капитан. – Сами посудите: мы застаем вас возле трупа,комната ваша была заперта изнутри на засов. Орудие убийства налицо. Чего жееще?

– Подумайте сами, господин штабс-капитан, –безнадежным голосом проговорил Борис, – ну неужто бы я остался ночеватьподле трупа, если бы сам этого господина убил? И потом, что за корысть мне егоубивать?

Зрачки офицера расширились, отчего глаза его яростнопотемнели. Злым свистящим шепотом, склонившись к Борису, он прошипел:

– Это уж мы с вами знаем, какая у вас былакорысть! – И, видя, что Борис недоуменно заморгал глазами, и еще большеразозлившись, добавил: – И на допросе вы мне расскажете все! Вподробностях! – И тут же, распрямившись, будто пружина, возвысил голос искомандовал: – Сидорчук! Протокол задержания!

В комнату прошмыгнул плюгавый молодой человек в довоенномлоснящемся костюме с гимназическими чахлыми усиками и картонной папкой подмышкой. Пристроившись бочком на гостиничной койке и развернув папку,изготовился писать.

– Мною, контрразведки Добровольческой армии[1]капитаном Карновичем, произведено задержание, – напевно продиктовал офицерпривычную фразу, доставляющую ему, по всей видимости, немалое удовольствие, адальше задумался и продолжил без прежнего радостного напева, деловой сбивчивойскороговоркой: – Задержание подозреваемого в убийстве, именующего себя… –Он поднял глаза на Бориса, выжидательно кашлянув.

Борис возмущенно дернулся и проговорил:

– Никого я не убивал. Зовут меня Ордынцев БорисАндреевич, я из Петербурга… то есть из Петрограда, не привыкну никак… юридическогофакультета бывший студент…

– Именующего себя Борисом Ордынцевым, – продолжилдиктовать штабс-капитан, – задержан оный с поличным, возле трупанеизвестного… неизвестного господина, личность которого устанавливается…убитого оным Ордынцевым путем пронзения кинжалом.

Сидорчук поднял было глаза на офицера – видимо, егограмотную писарскую душу не устроило «пронзение кинжалом», но после смирился ипродолжил писать.

– Свидетелями чего являются господин Кастелаки, хозяингостиницы «Париж», и лакей оной гостиницы Просвирин, коего лакея своевременныйдонос послужил к данному задержанию…

Грамотный Сидорчук недовольно поморщился, но ничего несказал и продолжал писать далее.

– Чьи собственноручные подписи к данному протоколуприлагаются. Август, 4-го числа 1919 года, Феодосия. И подпись – штабс-капитанКарнович.