бы ты знала, как я устала, Верк, — обрушилась она на табурет и опустила голову. — Ванька меня совсем ни во что не ставит. Был бы у меня мужик, давно бы его на место поставил. А у меня, видишь, не получается. Творит, что хочет. Вчерась вообще заявил, что я ему никто. А я всего-то и хотела, чтобы он к бабе Клаве за молоком снасался. Уроки совсем не учит, зато жрать постоянно требует. Где ж я на него столько жратвы напасусь? Все летние запасы давно закончились. Зарплата у меня сама знаешь какая. По людям много не заработаешь. Может, ты и вправду дело предлагаешь. Только я боюсь чегой-то… Вдруг последние штаны с меня сымешь и не вернешь?

— Верну, Машк, — уверенно заявила Вера. — Ты меня с самого детства знаешь. Неужели думаешь, что обману?

— Не думаю, — пожала грузными плечами женщина. — Но все равно боязно.

Тяжелое молчание повисло в комнате. На самом деле, Вере тоже было страшно. Страшно за себя, за Славу — Сашу, за Машку, за Ваньку, за бабу Клаву… Она убеждала себя в том, что спасет любимого и обязательно вернет деньги людям, которых искренне считала родными. Она действительно верила в это. Поверила ей и Машка.

К обеду солнце стало припекать сильнее. Обильная капель пела звонкую песню, радуя все живое, пробуждая природу от долгой зимней спячки. Почерневшие, осевшие сугробы грустно поглядывали на царящую вокруг весеннюю суету. Все вокруг двигалось, жило, радовалось и переживало.

Дядя Коля, гордо выпятив вперед загипсованную руку, привычно брел по поселковой дороге и заглядывал во все дворы. Смешно сворачивая губы в куриную попку, он выражал свое неудовольствие тем, что никто не копошился возле домов, некому было рассказать свою страшную историю о том, как он сломал руку. Глядишь, да кто-нибудь пожалеет, да самогона немного отцедит или денег на бутылку подкинет.

Вера с улыбкой наблюдала за ним, и теплое невесомое полотно нежности постепенно обволакивала ее грудь. Ей отчаянно захотелось обнять этого никчемного, пропитого, но безумно доброго старика. Может быть, так на нее действовала весна?

— Верушка, девочка моя! — наконец, заметил ее дядя Коля и со всех ног бросился к своей любимице. — Я ж прямо исстрадался по тебе. Каждый день зайти порываюсь. Да неудобно. Говорят, у вас с этим… как его там — все серьезно. Как же так, Веруш? Он ведь собаку твою пристрелил? Да и ты из-за него помереть хотела?

— Не померла ведь, — улыбнулась Вера и уткнулась лбом в его покатое плечо. Запах навоза и перегара, знакомый с самого детства, ударил ей в нос, и она привычно чихнула.

— И, слава Богу, — коряво потрепал ее по голове дедок. — Чей-то с тобой седня? Че жмесси ко мне? Случилось че? Дык говори, девка, честно говори. Если тебя этот ирод обижает, то я его собственными руками придушу. Ты ж знаешь, Верк. Я твоему отцу обещал, и слово свое сдержу.

— Знаю, дядь Коль, знаю, — подняла Вера просветленное лицо. — А еще знаю, что очень тебя люблю. И деревню нашу люблю, и всех, кто здесь живет.

— Так, это ж хорошо, что любишь, — смутился он. — Любовь — она силы дает. Без нее и жить неинтересно. Только зачем ты про это говоришь? И смотришь как-то странно? Неужто уезжать собралась? Бросить нас решила?

— Я никогда вас не брошу, — нежно смотрела на него Вера. — Просто у меня появились дела в городе. Мы со Славой дело одно задумали. Очень прибыльное. Вот, хожу деньги по людям собираю на его реализацию, так сказать. Хотим мясо в селе закупать, а в городе продавать. Говорят, это очень выгодно.

— Это тебя мужик твой надоумил? — сухо поинтересовался старик.

— Да я и сама понимаю, что это хороший способ заработать, — покраснела Вера. — Хватит уже с копейки на копейку перебиваться.

— Чеши, чеши, — часто закивал дядя Коля. — Все равно не верю. Не твои это мысли. Его. Одного не пойму. Если он у тебя такой умный и деловой — чего ты деньги то собираешь?

— Где ж он их возьмет? В деревне его никто не знает.

— Опомнись, Веруш, — взмолился дедок и умоляюще приложил здоровую руку к сердцу. — Погубит он тебя, девочка моя. Сердцем чую, что погубит.

— Не погубит, — как от прокаженного, отшатнулась он него девушка. — Он любит меня. А вы знаете, что такое любовь, дядь Коль? Вы даже представить себе не можете, насколько это прекрасное чувство. Он быстрее пулю себе в голову всадит, чем меня предаст.

— Пули-то всаживать у него хорошо получается, — крякнул дядя Коля. — Это мы уже заметили. Только вот все не в себя, да не в себя метит. Мажет, наверное.

— Да ну вас, — отмахнулась от него Вера. — Понимаю, вы хотите, чтобы я всю жизнь в деревенском навозе провозилась. Чтобы жизни нормальной не узнала. Конечно, кто вам, кроме меня, полтинничек на опохмел подкинет. Никто! Вот вы меня и отговариваете. Нехорошо, дядь Коль, так делать. Если вы свой мозг давно пропили, то мой пока нормально работает. И вам меня не переубедить.

— Правду говоришь, девка, — обиженно закивал дедок. — Кто я такой, чтобы тебя жизни учить? Никто. Как был никем, так никем и остался. А вот деньгами тебе немного подмогну. Сегодня дрова бабке Зойке колол. Одной рукой, между прочим. И воду ей почти каждый день таскаю. И так, попить, и на готовку. И для полива. Вот она и расщедрилась. Цельных сто рублей дала. Бери, коли не брезгуешь.

И старик достал из-за пазухи скомканную купюру. Сделав над собой неимоверное усилие, зычным глотком затолкнув вглубь колючий ком стыда и боли, она взяла замызганную бумажку. Дядя Коля втянул голову в плечи, прижал к груди гипс, словно стесняясь его, и побрел в обратную сторону.

— Простите меня, — прошептала вслед ему Вера. — Простите за все.

Глава 9

Слава ждал Веру во дворе. Вытянувшись в струнку, он сидел на низкой лавочке, хмурил лоб и не отводил глаз с улицы. Когда девушка появилась в поле видимости, он сорвался с насиженного места и суетливо засеменил ей навстречу. Вера хмуро наблюдала за его действиями и удивлялась тому, как легко у этого мужчины получается ею управлять. Она словно послушная кукла делает все, что заблагорассудится ее хозяину. Неужели здравый смысл совсем оставил ее?

— Любимая, я тебя заждался, — обожгло ее ухо его горячее дыхание. И ее губы тут же растянулись в счастливой улыбке, а колени задрожали. Все тревожные мысли улетучились и тут же растворились в дремучих лесах. Она покорно позволила себя тискать, целовать, тянуть за