пусть многие из них – это хорошие люди

пусть неравнодушные даже)

но кто думает-то об этом

вот смотрите: мы тут с вами сидим – и то

стараемся как-то друг к другу обратиться

друг с другом быть немножко вместе

а как быть вместе с таким человеком?

никто не затрудняется

и представляете какое это может быть одиночество

думаем – не чувствует, не страдает

а ведь у любого человека есть жизнь, есть счастье, несчастье

есть взросление какое-то

я думаю о том, что будет, когда ей будет двенадцать, двадцать пять

как она будет взрослеть

ведь у неё тоже будет какое-то своё взросление

как и у других моих детей

у тех будет – обычное

а у неё – своё, какое-то своё

моя дочь осталась трёхмесячной

но это только кажется

ведь на самом деле ей семь лет

человек живёт свою жизнь

и в этой жизни есть свои события

воспоминания, может быть, сны

чувства, какие-то потребности и способности

есть множество звуков, есть целый мир тепла и холода, осязания, голосов, боли, разных поз, дуновений, запахов, вкусов

у моей дочки было раньше плохое время

когда постоянные приступы не давали ей спать

и мы не высыпались с ней

но удалось подобрать терапию

и теперь намного лучше

у нас есть способы, как быть с ней вместе

у неё есть музыкальные вкусы

есть даже музыкальные инструменты, на которых

она может сама играть

в её жизни есть настоящие события

и это не маленькие вещи, это очень большие вещи

она умеет радоваться, злиться, может говорить «нет» по-своему

может отказываться

я знаю, когда ей хорошо, когда ей плохо

я знаю, когда мы с ней вместе, а когда она скучает по мне

её жизнь – есть

и она сама тоже есть

она живёт в нашей семье

родилась у нас в семье

мы с ней бываем счастливы

и она с нами бывает счастлива

мы стараемся, чтобы она не чувствовала боли

чтобы её жизнь была

максимально полной

нет, мы счастливы вместе

и она счастлива с нами

часто

иногда не очень

как это даётся нам? Да трудно

когда они были маленькие, это был ад

старшему был годик, когда она родилась

шестимесячной – три месяца не доносила мать

и пять месяцев пролежала с ней в больнице

пять

и эти надежды – туда, сюда, качели

а я с сыном годовалым – один

и бизнес

это было, блин

ну, это было…

непривычно

вот, мы вышли из этих коридоров и кювезов

мы были те, которым сказали «поздравляем, вне опасности»

а другим вокруг говорили, с тем же весом или даже больше

«ну что мы можем сделать, умирает»

а нам говорили «поздравляем»

(Янда встаёт и боком просачивается в щель туалета)

но с чем? – не сразу было ясно

что будет дальше

и чего никогда не будет

не – встанет, не – заговорит, не –

мы впервые столкнулись с этим, мы переживали горе, настоящее горе

мы даже думали – «пусть бы лучше»

да что там говорить

и потом сразу новая, третья беременность

нет, это был ад

я честно вам скажу, ребята, я чуть не развёлся тогда

мне это на хрен вообще не сдалось

многодетность эта

особый ребенок

я всегда любил для себя жить

движение, путешествия

спорт

а тут дома этот ад

никуда не денешься

у меня сильнейший был протест против этого всего

ни развестись, никуда не деться

дикая злость у меня была на всё вокруг

рюмку мог просто в руке сжать

и смотреть, как осколки крошатся и кровь течёт

а потом что-то всё-таки забрезжило

не надежда, а не знаю

что-то такое

и сам не знаю

а вы вот спрашиваете откуда это всё берётся

и чьё оно

а я вам так скажу: это всё не чужое

я сам это сделал, я делаю это каждый день

и никому на свете не удастся у меня это отнять

Боба медленно, точно, с удовольствием и в полном сознании свой действий берёт кусок баранины, сверху стрелку зелёного лука, солит и отправляет в рот.

Слушайте, – говорит Паскаль после очень недолгого молчания, и видно, что ему вроде и неловко молчание прерывать после такого-то рассказа, но он чует что-то, – слушайте, а как вы думаете – может, сходить посмотреть, что там Янда делает в туалете?

Ну, ой! – Галка делает большие глаза, – ты что вдруг так.

Паскаль смущается, втягивает голову в плечи, встаёт, пригибаясь, во весь огромный рост, кивает в сторону туалета, делает шаг к щели.

Ну, просто вроде она… ни разу там не была, а тут, хм… надо проверить… как там…

То-то что не была, ну и решил человек пойти наконец! – Галка, и шёпотом: – Пописать.

Да выйдет сейчас, – Алексис не чувствует симпатии к Янде, да и никто, кроме Паскаля (сидит тут как сова, ни слова не вставила, смотрит на всех свысока). – Чего там проверять?

Нет, я пойду посмотрю, – Паскаль, уже с тревожной уверенностью, и вдруг как-то всем его уверенность передаётся, и когда три секунды спустя он – оттуда – кричит, то все уже сразу понимают, что пошёл-то француз не зря.

Выпилиться, так говорили подростки в год коронации, – может, это слово надолго, а может, и нет, а раньше говорили ещё наложить на себя руки, совершить суицид, «убить себя» и даже «самоубиться» (хотя такого слова как будто и вовсе нет), – Янда не успевает. Паскаль застаёт Янду ещё вполне живой. По всей видимости, Янда привязала связанные шнурки к верхнему бачку (унитаз древний, с цепочкой), встала на стульчак и шагнула с него, но так как ей пришлось слишком долго обдумывать, как всё это получше организовать, да ещё и шнурок затягивается медленно, а где-то рядом под ногами есть всё-таки этот самый предательский стульчак, на который ноги так и норовят опереться, протестуя против странной Яндиной затеи, – ведь когда темнеет в глазах и начинается удушье, то переживаемое так уже неприятно, что противиться разумному голосу тела самоубийца не в состоянии, – то…