– Где она, отвечай! – приказал он отражению.

– Ральф! – закричал Ник, а Бонк услышал сестру. Так явственно, будто она стояла за его плечом.

– Всё в порядке, – сквозь зубы ответил Ральф, чувствуя, как выравнивается в воздухе самолет.

– Алиана? – с надеждой спросил его Фостер.

– Не отвечает, – Бонк дернул щекой, так тошно ему было лгать. Только правда окончательно добьет Ника.

Ани ответила. «Убирайтесь», – приказала она.

В Рудниках их действительно встретили. Машина подъехала прямо к трапу самолета, и они сразу в неё сели. Бонк даже замерзнуть толком не успел. Обувь, зимняя куртка, шапка, теплые штаны – всё лежало тут же, на заднем сидении. Их обеспечили всем.

Пара часов, и он будет дома. Обнимет отца, поцелует мать, только сейчас младший Бонк понял, как сильно по ним скучал. И с другом родителей познакомит. Мама всё переживала, что после смерти Рэндольфа, Ральф не сошелся ни с кем из сверстников. Вот, сошелся. Живой человек, а не призрак погибшего брата в отражении…

Ральф скинул обувь, и сам себя подбодрил: может, и Ани в крепости? Было бы неплохо.

Фостер уже шнуровал высокие ботинки, а Ральф завис, даже штаны не натянув, – в окно посмотрел. Маленький город вырос всего за год с небольшим. Надо же какой толчок дали ему военные – здесь теперь стоял гарнизон. Интересно только зачем? За лесом северное море, и напасть с той стороны даже безумцы не смогут – скалы. И не только скалы – пройти через Эдинбург при неработающей навигации непосильная для человека задача. Тут же даже компас не фурычит.

– Ник? – тихо позвал он друга и кивком показал на городской пейзаж за окном.

Младший Холд отвлекся от своего занятия и, нахмурившись, ответил:

– Я тоже заметил изменения, и пока не знаю, что тебе на это сказать.

– Изменения? – сощурился Бонк.

– С лета, – кивнул Николас.

Ральф медленно выдохнул. Нервничать бессмысленно. Лучше вон влезть, наконец, в штаны. Бонк затянул ремень, ну как смог: ещё то удовольствие одеваться сидя, и, окончательно успокоившись, спросил:

– И что ты делал летом в Эдинбурге?

Фостер убрал шнурки в голенище и с каменным лицом заявил:

– Грибы собирал.

Ральф опешил, впервые за долгое время не найдя, что сказать. Николас, собирающий грибы в Эдинбургском лесу – воображение отказывалось это представлять.

– Шутишь? – отмер Бонк.

Фостер стащил с плеч китель и, нырнув в горло тонкого шерстяного свитера, затрясся от беззвучного смеха. И Ральф тоже хохотнул, даже в шутку дубасить друга не стал. Пусть смеется, ради такого дела он ему даже издевательство простит. Ник отдернул свитер, в считанные мгновения вновь став абсолютно серьезным. На лицо его упала тень, и Бонк подобрался. Что Николас скажет ему теперь?

– Я был в крепости, – пояснил Ник. – У госпожи Арианны. Как целитель был.

– И … как? – Ральф сглотнул, заталкивая давно уснувшую, а теперь, после слов Николаса, рвущуюся отчаянную надежду в дальний пыльный угол подсознания. Сознание-то давно смирилось с тем, что матери никто не мог помочь.

– Никак, – тихо ответил Фостер и добавил, к удивлению Бонка: – Я потому и не говорил.

– Понял, – кивнул Ральф и вновь уставился в окно, сдерживая тяжелый вздох, не желая делить боль с другом. У всех свои трудности. Фостеру тоже отнюдь нелегко.

Ник положил ладонь ему на плечо и крепко сжал. Ни слова не сказал, но они и не нужны были молодому Бонку. Достаточно понимать – он не один.

Дорога свернула, машину занесло на повороте, и Ральф напрягся: слишком рано они ушли с маршрута.

– Прошу прощения, – извинился перед ними водитель, и Ральф поймал его заинтересованный взгляд в зеркале заднего вида. – Дороги плохие, под снегом гололедица.

– Север, – рассеянно ответил ему Ральф и, нахмурившись, обратился к другу. – Мы разве не в крепость едем?

– Лейтенант? – вздернул бровь Фостер.

– Мне приказано отвезти вас в часть, господин Холд, – спокойно ответил мужчина, только руки его чуть крепче сжали руль.

– Остановите машину и объяснитесь, – распорядился Николас.

Мужчина послушал. Сбавил скорость и съехал на обочину. Заглушил двигатель и повернулся боком, так, чтобы Ральф с Ником его видели.

– Это распоряжение начальства. В крепости произошло возгорание. Пожар обширный, спецслужбы еще не затушили огонь, мы будем мешать.

– Пожар? – вскинулся Ральф. – Замыкание? Что произошло? Все живы?

– Не могу знать, – коротко ответил военный. – Крепость давно обесточена, патруль следил, чтобы к зданию не подходили, но пустая крепость могла привлечь подростков.

– Подождите, о чем вы?! – заискрился Ральф. – Почему крепость пустая? Где Бонки? В Рудниках? Переехали?

Мужчина дернулся, не сумев сдержать страх.

– Спокойно, Ральф, – приказал Ник и мягко сказал военному: – Мой друг – одаренный, он может управлять электричеством. Иногда электричество управляет им. Вас не предупредили?

– Нет, – взяв себя в руки, хрипло ответил водитель и, смело глядя Бонку в глаза договорил: – Насколько мне известно, госпожа Бонк давно проживает в столице. Как и её брат.

– Да, проживаю, – потер виски Ральф. – Но я спрашиваю вас о старших Бонках. Где сейчас мои родители, офицер?

– Ваши родители? – опешил мужчина. – Вам не сообщили?

В горле встал ком. Ральф закаменел, и, уже понимая, что именно ему не сообщили, всё же спросил:

– Не сообщили что?

– Госпожа Арианна умерла после продолжительной болезни еще осенью. Всего через несколько дней из жизни ушел и её супруг. Мне жаль, господин Бонк.

Ему бы вспыхнуть, разозлиться. Выйти из автомобиля, хлопнув дверью. Пнуть ногой колесо, запустить электрический шар в белый снег. Да только не было у Ральфа злости, ничего не было. Догорающий в паре миль дом – всё, что осталось от него самого.

– Благодарю, – кивнул он военному.

– Разворачивайтесь, лейтенант, – приказал Ник. – Мы едем в крепость. Сейчас.

– Слушаюсь, – водитель завел мотор, машина дернулась с места.

Ральф взглянул на Фостера, тот болезненно поморщился, но не отвел глаза. В памяти всплыло его извечное «если сочту необходимым» в ответ на просьбу поделиться информацией.

Не счел…

Бонк прикрыл веки. Холод сковал эмоции, и разрасталась внутри пустота. Снова он в темноте, сбылся детский кошмар. Но теперь страха нет. Одиночество – это не страшно. Бездна внутри забирает боль, она тает, словно лед у огня. Вместе с ней уходит ненужное: человеческие чувства.

Темнота гладит волосы, и Рэндольф смеется.

«Иди ко мне, мальчик мой. Я утешу тебя…»

Полыхает алым луч пентаграммы. Еще немного, и разрушена будет тюрьма. Несколько месяцев, а может, мгновение. Время не имеет значения, боли не существует, одиночества нет. Все мы и есть – пустота.

– Не смей, Бонк, – зашипел Фостер. – Не смей уходить от меня!

Ральф распахнул глаза и сощурился, пытаясь