– Слышишь, проклятый поп? Убийца? Ты что? Закрываешьглаза на правду, как библейский змей аспис? о, вепрь еретический, ты навернякане знаешь Писания, не читал, единственным оракулом считаешь своего развратногоепископа, свой продажный Рим и папу-антихриста! И свои кощунственныепозолоченные изображения? Так я тебя, свинья, сейчас научу слову Божиему! «Ктопоклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое или на рукусвою, тот будет пить вино ярости Божией, приготовленное в гневе Его, и будетмучим в огне и сере».[478] В огне и сере, папист! Эй, ко мне!Взять его! И утеплить! Так, как мы делали с монахами в Беруне и Прахатицах!

Плебана схватили несколько гуситов. Увидев, что они несут,он принялся кричать. И тут же получил древком секиры по лицу, утих, повис вдержащих его руках.

Самсон рванулся было, но Шарлей и Горн удержали его. Видя,что двоих может оказаться мало, Галада поспешил им на помощь.

– Молчи, – прошипел Шарлей. – Бога ради,молчи. Самсон…

Самсон повернул голову и глянул ему в глаза.

Плебана Мегерлейна обложили четырьмя снопами соломы.Поразмыслив, добавили еще два, так что голова священника целиком скрылась вколосьях. Все тщательно и крепко обвязали цепью. И подожгли с несколькихсторон. Рейневан почувствовал, что ему становится нехорошо. Отвернулся.

Он слышал дикий, нечеловеческий рев, но не видел, какогненная кукла бежит, описывая круги, по неглубокому снегу сквозь стройгуситов, отталкивающих ее пиками и алебардами. Как наконец падает и дергается вдыме и искрах.

Горящая солома не давала достаточного жара, чтобы убитьчеловека. Но ее хватило, чтобы человек превратился в нечто на человека малопохожее. В нечто дергающееся в конвульсиях и нечеловечески воющее, хоть уже ине имеющее губ. В нечто, что необходимо наконец утихомирить милосерднымиударами палиц и топоров.

В толпе радковчан завывали женщины, вопили дети. Там опятьвозникло движение, а через минуту к Амброжу притащили и кинули перед ним наколени еще одного священника, худощавого старика. Этот не был переодет. Идрожал как лист. Амброж наклонился над ним.

– Еще один? Кто же?

– Отец Штраубе, – услужливо поспешил пояснитьдоноситель-крестьянин. – Был тут плебаном ранее. До Мегерлейна…

– Ага. Значит, попик emeritus.[479]Ну, дед? Похоже, конец твой земной приходит. Не пора ль подумать о вечности? Отом, чтобы отринуть и отречься от папистских ошибок и грехов? Ведь ты неспасешься, ежели будешь в них упорствовать. Ты видел, что сделали с твоимконфратром? Прими Чашу, присягни четырьмя статьями. И будешь свободен. Сегодняи во веки веков.

– Пане! – с трудом пробормотал старичок, падая наколени и молитвенно складывая руки. – Пане добрый! Смилуйся! Ну, как жетак? Отречься? Это же моя вера… Ведь… Петр… Прежде чем пропел петух… Я так немогу… Смилуйся, Боже… Никак не могу!

– Понимаю, – кивнул Амброж. – Не одобряю, нопонимаю. Что ж, Бог смотрит на нас всех. Будем милосердны. Брат Глушичка!

– Слушаюсь!

– Будем милосердны. Без страданий!

Глушичка подошел к одному из гуситов, взял у него цеп. АРейневан впервые в жизни увидел в деле этот уже неотделимый от гуситовинструмент. Глушичка закружил цепом, завертел им и изо всей силы хватанул отцаШтраубе по голове. Под ударом железного била череп треснул, как горшок, брызнулакровь и мозг.

Рейневан почувствовал, как у него подгибаются колени. Онвидел побледневшее лицо Самсона Медка, видел, как руки Шарлея и Урбана Горнаснова сжимаются на плечах гиганта.

Бразда из Клинштейна не отрывал глаз от тлеющих и дымящихостанков плебана Мегерлейна.

– Мегерлин, – сказал он вдруг, потираяподбородок. – Мегерлин. Не Мегерлейн.

– Ну и что?

– А попа, который был с епископом Конрадом в рейде наТрутовско, звали Мегерлин. А этот был Мегерлейн.

– Ну и что?

– А то, что этот попик был невиновен.

– Не страшно, – вдруг глухо проговорил СамсонМедок. – Ничего особенного. Бог, несомненно, распознает. Оставим это наего суд.

Амброж резко обернулся, впился в Самсона глазами, смотрелдолго. Потом глянул на Рейневана и Шарлея.

– Блаженны убогие духом, – сказал он. – Поройустами кретинов глаголет ангел. Но следите за ним. Кто-нибудь в конце концовможет подумать, что этот глупец понимает то, что говорит. А если он будет менееснисходителен, чем я, то все может скверно кончиться. Как для него, так и дляхлебодавцев.

А вообще-то, – добавил он, – дурачок прав. Бограссудит, отделит плевелы от зерна, а виновных от невинных. Впрочем, ни одинпапский священник не может быть невиновным. Любой прислужник Вавилоназаслуживает кары. А рука верного христианина…

Его голос крепчал, гремел все мощнее, взвивался над головамивооруженных людей, взлетал, казалось, над дымом, все еще, несмотря напотушенные пожары, клубящимся над городком, из которого тянулась длинная чередабеглецов, заплативших выкуп.

– Рука верного христианина не может дрогнуть, когдакарает грешника, ибо мир – это поле, доброе семя – сыны Царства, сорняки же –сыновья Злого. Потому собирать сорняки и палить их огнем надобно до самогоконца света. Сын Человеческий пошлет ангелов Своих, те соберут в Его Царствовсе соблазны и всех несправедливых и кинут их в печь огненную, там будет плач искрежет зубов.

Толпа гуситов зарычала и завыла, засверкали воздетыеалебарды, закачались судлицы, вилы и цепы.

– А дым их мученический, – грохотал Амброж, –указывая на Радков, – дым их мученический будет веками веков вздыматься, инет им отдыха ни днем, ни ночью. Почитателям Зверя и образа его!

Он повернулся. Уже немного успокоившись.

– А у вас, – бросил он Рейневану и Шарлею, –теперь появилась оказия убедить меня в ваших истинных намерениях. Вы видели,что мы делаем с папскими попами? Ручаюсь, что это пустячок по сравнению с тем,что случается с епископскими шпионами. К таким у нас нет снисхождения, дажеесли они оказываются родными братьями Петра из Белявы. Так как же? Выпо-прежнему умоляете о помощи, желаете присоединиться ко мне?