Счинавка была за это наказана, ее спалили дотла. Сгорела, недотянув двух дней до праздника своей святой покровительницы, церквушка СвятойВарвары. Плебан успел сбежать и тем самым уберег голову от цепа.

Оставив позади пылающую церковь, Амброж отслужил святуюмессу – было, оказывается, воскресенье. Месса была типично гуситской: подоткрытым небом, за простым столом. Совершающий богослужение Амброж даже неотстегнул меча.

Чехи молились истово. Самсон Медок, неподвижный, какантичная статуя, стоял и глядел на горящую пасеку, на занимающиеся огнем крышкиульев.

После мессы, оставив позади дымящееся пепелище, гуситыдвинулись на восток, прошли по седловине между заснеженными горбами Голиньца иКопца, к вечеру добрались к Войбужу – имению рода фон Цешау. Ярость, с которойгуситы накинулись на село, свидетельствовала о том, что кто-то из этого родатоже побывал с епископом под Визмбурком. Не уцелела ни одна халупа, ни одиновин, ни одна клеть.

– Мы в четырех милях от границы, – преувеличенногромко и демонстративно заявил Урбан Горн. – И всего в миле от Клодска.Эти дымы видать издалека, а вести расходятся быстро. Мы лезем льву в пасть.

И они лезли. Когда, окончив разграбление, гуситское войсковышло из Войбужа, с востока появился рыцарский отряд, коней примерно в сто. Вотряде было много иоаннитов, гербы на хоругвях говорили о присутствииХаугвицей, Мушенов и Цешау. При одном виде гуситов отряд в панике бежал.

– Ну и где же твой лев, – съехидничалАмброж, – брат Горн? Где его пасть? Вперед, христиане! Вперед, Божьевоинство! Вперед, маааарш!

Несомненно, целью гуситов был Бардо. Если даже какое-товремя Рейневан сомневался – в конце концов, Бардо был крупным городом инесколько великоватым куском даже для Амброжа, – то сомнения быстрорассеялись. Армия остановилась на ночь в лесу поблизости от Нисы. И до полуночистучали топоры. Изготовляли шесты с поперечными планками – напоминающие гербРоновицей палки с торчащими обрубками веток, простое, удобное в применении,дешевое и очень эффективное приспособление для преодоления защитных стен.

– Будете штурмовать? – без обиняков спросилШарлей.

Вместе с гетманами Амброжевой конницы они сидели вокругпарящего котла с гороховкой и поглощали содержимое, дуя на ложки. К нимприсоединился Самсон Медок – очень молчаливый после Радкова гигант неинтересовал Амброжа и пользовался полной свободой, которую, однако,использовал, как ни странно, чтобы добровольно помогать на полевой кухне,обслуживаемой женщинами и девушками из Градца-Кралове, угрюмыми, малоразговорчивыми,неприступными и бесполыми.

– Будете штурмовать Бардо, – утвердительно заметилШарлей, поскольку на его вопрос ответило лишь усиленное использованиеложек. – Не иначе, как там у вас какие-то особые дела?

– Угадал, брат, – отер усы ВелекХрастицкий. – Цистерцианцы из Бардо били в колокола и служили мессу длямерзавцев епископа Конрада, шедших в сентябре на Находско жечь, убивать женщини детей. Надо показать, что за это бывает.

– Кроме того, – облизнул ложку ОлдржихГалада, – Слезско устроило против нас торговую блокаду. Надо дать импонять, что мы можем сломать запрет, что это бессмысленно. Мы должны такженемного подбодрить торгующих с нами купцов, напуганных террором. Подбодритьродственников убитых, показав, что на террор мы ответим террором, а наемныеубийцы не останутся безнаказанными. Правда, юный панич из Белявы?

– Наемные убийцы, – глухо проговорилРейневан, – не должны оставаться безнаказанными. В этом я с вами, господинОлдржих.

– Если вы хотите держаться нас, – поправил безнажима Галада, – то должны называть нас «братр», по-вашему – «брат», а негосподин или пан. А показать, кого вы держитесь, сможете завтра. Пригодитсякаждый меч. Бой обещает быть яростным.

– И верно. – Молчавший до сих пор Бразда изКлинштейна кивком указал на город. – Они знают, зачем мы пришли. И будутзащищаться.

– В Бардо, – насмешливо заметил Урбан Горн, –есть две цистерцианские церкви, очень богатые. Обогатившиеся на пилигримах.

– Ты все, – хихикнул Велек Храстицкий, –сводишь к удовольствию, Горн.

– Уж таков я есть.

– А ну повернись ко мне фронтом, – приказалШарлей, когда они остались одни. – Покажись-ка. Ты еще не нашил себе Чашина грудь? Ха! «Держусь вас, я с вами», что за фокусы, Рейнмар? Уж не начал литы вживаться в роль?

– Ты о чем?

– Ты прекрасно знаешь, о чем. Относительно болтовниперед Амброжем касательно грангии в Дембовце я ссоры не начинаю и укорять тебяне собираюсь, кто знает, может, оно и на пользу нам пойдет, если мы ненадолгоспрячемся под гуситской крышей. Но не надо забывать, черт побери, что Градец-Краловевовсе не наша цель, а лишь полустанок на пути в Венгрию. А их гуситскиепроблемы для нас – дурь, пустой звук.

– Их проблема для меня не пустой звук, – холодновозразил Рейневан. – Петерлин верил в то, во что верят они. Одного этогомне достаточно, ибо я знал своего брата, знаю, каким он был человеком. ЕслиПетерлин посвятил себя их делу, значит, оно не может быть плохим. Молчи, молчи,я знаю, что ты хочешь сказать. Я тоже видел, что сделали с радковскимсвященником. Но это ничего не изменяет. Петерлин, повторяю, не поддержал бынеправого дела. Петерлин знал то, что я знаю теперь: в каждой религии, средилюдей ее исповедующих и за нее борющихся, на одного Франциска Ассизскогоприходится легион братьев Арнульфов.

– Кто такой брат Арнульф, я могу толькодогадываться, – пожал плечами демерит. – Но метафору понимаю, темболее что она далеко не нова. Если же чего-то не понимаю… Уж не перешел ли ты,парень, в гуситскую веру? И уже, как каждый неофит, берешься за обращение? Еслида, то сдержи, прошу тебя, евангелический азарт. Потому что ты растрачиваешьего совершенно не по назначению.

– Конечно, – поморщился Рейневан. – Тебя-тообращать не надо. Поскольку сей факт уже случился.

Глаза Шарлея слегка прищурились.

– Что ты хочешь этим сказать?