кнутом и по наложении пятна отправлены в ссылку в Сибирь, первый — в Красноярск, второй — в Якутск. В 1705 г. 9 февраля состоялся боярский приговор, утвержденный государем 13-го, по которому ссылались на каторгу один из стражей, карауливших Дия, — Терентий Артемьев, далее, Мишка Чебоксарь «в вечную работу», Нестерко Бугаев на каторгу с наказанием, Семен Решетов на каторгу на 10 лет. Тогда же старый сподвижник Разина Парфен Тимофеев, успевший к тому времени еще постареть, был сослан «с наказанием», т. е. по учинении ему наказания кнутом, в Сибирь. Но и в 1705 г. дело не для всех еще кончилось. Стрельцов, особенно упорно запиравшихся и разногласивших с многократных пыток: Афанасия Нефедьева, Якова Улеснева, пятисотного Кузьму Иванова, по боярскому приговору велено было подвергнуть новым пыткам, о которых записей уже не сохранилось[954].

XXIX. Святки в Москве 1698/99 г

Вернемся опять к двадцатым числам декабря 1698 г., от которых мы оторвались для изложения судьбы азовского монаха и нескольких соприкоснувшихся с ним лиц, дело о которых прибыло в Москву в эти декабрьские дни. Наступал канун Рождества. Вид Москвы в рождественский сочельник этого года и бойкая торговля приготовленными к празднику съестными припасами живо изображены в описании Корба. «Сегодня, — пишет Корб, — в канун Рождества Господня старого стиля, которому предшествовал у русских шестинедельный пост, на всех площадях и перекрестках можно было видеть огромное изобилие мяса; здесь невероятное множество гусей, там такое громадное количество уже битых поросят, что их, кажется, хватило бы на целый год; такое же число было и зарезанных быков и разного рода птицы. Казалось, что они слетелись в этот один город из целой Московии и всех ее частей. Напрасно стану я называть различные сорта их: тут имелось все, что только можно было пожелать»[955].

В навечерие праздника молебное пение, а в самый день праздника литургию в Успенском соборе служил за болезнью патриарха Тихон, митрополит Сарский и Подонский, с освещенным собором[956]. В день праздника Петр не был у службы в Кремле; надо полагать, встречал праздник у себя в Преображенском. Около полудня в этот день он посетил Гордона, все время болевшего и не выходившего из дому, и пробыл у него полтора часа. У Корба есть подробности о разговоре царя с Гордоном, которых, однако, не сообщает сам Гордон, чем убавляется цена известия Корба. «Его царское величество посетил, — пишет он, — генерала Гордона, которого болезнь приковала к постели, и открыл ему, что у него существует вполне твердое решение пуститься со своими кораблями по морям, невзирая на условия мирного договора, который имеет быть заключен в скором времени и может помешать всяким враждебным действиям. Гордон поздравил царя с его твердым решением, но прибавил, что прежде всего надо позаботиться обезопасить себя гаванью, иначе весь флот станет игралищем ветров или добычей для врагов. Царь одобрил бы здравый ум и в больном теле, но жажда славы не могла допустить никакого промедления. Поэтому он оставил правила благоразумия и вполне сообразно со своим честолюбием ответил Гордону, более обеспокоенному насчет гавани и опасностей, чем этого могло допустить величие души государя: „Мои корабли найдут гавань в море“». На следующий день праздника, 26 декабря, Петр был на обеде у командовавшего обоими потешными полками А. М. Головина. 30 декабря был обед у князя Б. А. Голицына, прерванный пожарной тревогой, при которой Петр, конечно, не мог усидеть на месте. «Царь обедал у князя Голицына, — пишет Корб. — Вдруг поднялась суматоха, и сообщают, что начался пожар, и дом одного известного боярина уже сгорел. Взволнованный этим, царь немедленно выскочил из-за стола и опрометью побежал туда, где, как он слышал, распространяется пожар. При тушении пламени он не только распоряжался, но и действовал собственноручно; можно было видеть, как он работал на развалинах рухнувшего дома»[957]. С шумом отправлялись святочные увеселения, вошедшие в придворный обиход за последние годы, при деятельном участии той веселой, пока еще не оформленной компании, которая впоследствии получит организацию в виде знаменитого всешутейшего и всепьянейшего собора. «Во время Рождества нашего Спасителя, — записывает Корб в дневнике под 3 января, — устраивается пышная комедия. Знатные московиты по выбору царя облекаются в разные почетные должности, заимствованные от церкви. Один изображает патриарха, другие митрополитов, архимандритов, попов, дьяконов, иподьяконов и т. д. Какое кто получит имя по царскому усмотрению, тот необходимо должен облечься в соответствующее одеяние. Его царское величество изображал роль дьякона. Театральный патриарх со своими мнимыми митрополитами и другими лицами, выделяясь посохом, митрой и другими отличиями присвоенного ему сана, разъезжает по городу Москве и Иноземской слободе на восьмидесяти санях в количестве двухсот человек. Все они заезжают к более богатым москвитянам, иноземным офицерам и купцам и поют хвалу родившемуся Богу, причем хозяева должны платить за эту музыку дорогой ценой. Когда они пропели славословие в честь родившегося Бога у генерала Лефорта, он угостил всех более приятной музыкой, пиршеством и танцами». Один из видных московских коммерсантов, гость Филатьев[958], слишком скупо вознаградил этих славильщиков, среди которых был и царь, и этим навлек на себя его неудовольствие и своеобразную месть. «Очень богатый московский купец по прозвищу Филадилов (Filadilow)[959], — рассказывает Корб под 4 января, — дал царю и его боярам, славившим у него Рождество Христово, всего двенадцать рублей и этим так оскорбил царя, что тот немедленно послал к дому упомянутого купца 100 мужиков с требованием тотчас заплатить каждому по рублю. Чужая опасность сделала более осторожным князя Черкасского, которого величают именем богатейшего мужика: не желая навлекать на себя негодования царя, он предложил толпе поющих тысячу рублей. То же самое усердие надлежит выказывать и иноземцам. Они повсюду держат наготове накрытые столы, заставленные холодными кушаньями, чтобы не быть застигнутыми врасплох»[960].

Под 4 января записан именной указ царя, данный им думному дьяку Емельяну Украинцеву, объявить шведскому резиденту Томасу Книпперу, чтобы шведские послы, которых ждали тогда в Москве, приезжали до Сырной недели, потому что с Сырной недели государь отправится в Воронеж[961]. Прибытие шведских послов было возвещено еще в декабре 1698 г. В праздновании дня Крещения старина смешивалась с нововведениями. В официальную запись Дворцовых разрядов занесено, что «генваря в 5 день в четверток в навечерие праздника Богоявления Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа вечернее пение и действо освящения воды и многолетие в соборной церкви Успения Пресвятые Богородицы совершал преосвященный Тихон, митрополит сарский и подонский, со освященным собором». Петр слушал «пения царских часов» в этот