Москве и, пришед, побьют бояр за стрельцов, которые побиты. А и донские-де казаки, которые приезжали из Черкасского, говорили и хотели итти к Москве с ними, стрельцами, вместе. Как-де придут они на Валуйки и с ними-де вся чернь поднимется. А совершенное-де намерение побить в Азове боярина с товарищи было 1 сентября 1698 г., а в помочь к себе ждали донских казаков». Улеснев отрицал эти обвинения с твердостью, равнявшеюся той настойчивости, с которой Нефедьев их возводил. Много лет спустя, в 1705 г., с двенадцатой пытки и тот и другой стояли каждый на своем показании[948].

Тот же Афонка Нефедьев на допросе в Москве в Пушкарском приказе 22 декабря оговорил пятисотного Протопопова полка Кузьму Иванова, ссылаясь на слова стрельца того же полка плотника Давыдки Тихонова, с которым он, Нефедьев, жил в одной избе. Давыдка как-то раз, вернувшись в избу, рассказал своему сожителю, что «был он в курене у стрельца того же полка Елфимки Петрова, а в том-де курене были того же полку сиповщики (музыканты) и пили вино. И пятисотный-де того полку Кузка Иванов говорил им, сиповщикам: „Для чего-де вы пьете? и так-де вы голы!“ И они, сиповщики, говорили ему, пятисотому, что они пьют с печали, что на Москве стрельцы побиты от бояр. И пятисотной-де Кузка Иванов говорил им, сиповщикам: молитесь-де вы Богу; и все-де полки стрелецкие без указу на Семен день пойдем к Москве, и я-де вам роздам своих денег хотя пятьсот рублей». Кузьма Иванов, привлеченный к делу, сначала было признался и на вопрос: из Азова стрелецким полкам без указу к Москве зачем было идти и что на Москве делать? — ответил: «Окроме-де бунту чему доброму быть?» Но затем, при дальнейших допросах, от этого признания отказался и объяснил, что «говорил на себя, не стерпя пытки». Своим словам о походе он стал придавать такой смысл, что был слух, что полки 1 сентября будут отпущены из Азова к Москве, пойдут по отпуску, а не без указу, и тогда он раздаст им своих денег пятьсот рублей. А чтобы они пошли на Москву без указу, того он не говорил, и на таком объяснении он твердо и упорно держался в дальнейшем на пытках. Так, например, с девятой пытки, бывшей в 1702 г., он показывал, что сказал сиповщикам: «…чаять-де с Семена дни и всех нас из Азова отпустят к Москве, и буде государев указ об отпуске их к Москве будет, я-де в то число вам своих денег роздам на проход для вашей скудости пятьсот рублей. И как-де он от них пошел в калитку, что к Дону, и стрелец-де Иван Хайло вслед ему, Кузьме, молвил: не наше-де счастие, что нас в Азове переменить, разве-де собою пойтить к Москве. И он-де, Кузьма, к тем его словам молвил: буде собою вы к Москве пойдете и там-де вас за то перевешают или переказнят также»[949]. То же упорство он обнаруживал и на следующих пытках в 1702–1705 гг. Сожитель его, Давыдко Тихонов, оказался злейшим врагом и столь же упорным его обличителем, как и обвинителем всех азовских стрельцов вообще. «У того ж-де Куземки, — говорил Тихонов с одной из пыток, — был умысл и слово такое иттить к Москве из Азова всем стрелецким полкам и учинить бунт и побить бояр хотели. И как бы-де пришел в Азов государь, и его, государя, они, стрельцы, в Азов пустить не хотели. Да им же де, стрельцом, был слух, что боярин князь Борис Алексеевич Голицын, собрався с полками в Синбирску, идет в Азов же будто их, стрельцов, казнить же, так же де, как на Москве кажнены четыре полка стрелецкие. И для-де того они, стрельцы, хотели в Азове сесть в осаде, боясь такой казни. А что-де они ж, стрельцы, подавали в Азове боярину и воеводе изветные челобитные, и те-де челобитные подавали они испужався, послыша его, государев, приход в Азов и укрывая воровство свое. А пущие-де заводчики у них к бунту были тот пятисотный Куземка с товарищи с пятисотными ж и с приставы; только-де к Москве для бунту их, стрельцов, подзывал тот Куземка, и те-де его слова он, Давыдко, слышал от него, Куземки, сам, а от иных-де пятисотных и приставов таких слов он, Давыдка, ни от кого не слыхал»[950]. Можно думать, что это показание, данное Давыдом Тихоновым с третьей пытки, в целом или в частях соответствовало действительности. Можно думать, что оно было голословным и, как даваемое с пытки, имело целью облегчить положение, прекратить или, по крайней мере, сократить страдания, причиняемые пыткой, и выставить себя в хорошем свете перед властями.

На вопрос о том, почему он, зная об этих замыслах Кузьмы Иванова и других пятисотных, не известил и не донес о них и почему не сказал об этом на первоначальном допросе и на первых двух пытках, он ответил, что раньше на них не извещал из страха, потому что они были начальные люди, а в расспросе и с первых пыток про то на них не сказал «забвением и простотою своею, в том перед государем виноват». На вопрос, предложенный ему на шестой пытке 16 марта 1705 г.: откуда он знал о намерении азовских стрельцов идти к Москве для бунта, сам ли он те слова слышал и от кого именно и сам с ними для бунту к Москве идти хотел ли, он отвечал: «Как-де они были в Азове и у избы-де, где они стояли, стрельцы в вечернюю зорю говорили многие, что они для бунту к Москве пойдут все, а кто имяны [говорили], того не видал, потому что в то число он был на избе на потолоке». Кроме пятисотного Кузьмы Иванова, Тихонов оговаривал также стрельцов Ивана Быченка и Ивана Хайла в том, что они ходили в Озеров и в Сухарев полки «к своей братье сиповщикам с теми вестьми, что из Азова без указу итти к Москве для бунту. Про себя сказал, что и он, Давыд, с своею братьею стрельцами для бунту к Москве итти хотел же». Тихонов давал эти показания с пыток и упорно на них настаивал. Стрелец Ивашко Быченок, разысканный в Нижнем Новгороде и привезенный в Москву, сначала во всем запирался, но с шестой пытки, 19 марта 1705 г., показал, что Кузьма Иванов о походе стрельцов на Москву без указу говорил и денег раздать им хотел и что он, Иван (Быченок), действительно в Озеров и Сухарев полки с теми словами,