Советскому Союзу экономическую помощь. В этой запутанной ситуации советское правительство должно было принять решение о членстве Германии в НАТО. О нейтрализации Германии, как это неоднократно предлагалось советской стороной, хотя и без особого акцента, для западных держав не могло быть и речи. Нейтральная Германия, по мнению правительства США, уже представляла бы собой фактор беспорядков в Европе из‑за своих размеров и экономической мощи. Членство Германии в НАТО, с другой стороны, помогло бы как стабилизировать Германию, так и успокоить ее европейских соседей. Тем не менее советская сторона продолжала категорически отвергать такую возможность. Движение к этому вопросу вновь было вызвано фатальными экономическими событиями в Советском Союзе, который срочно нуждался в финансовой помощи для преодоления острого кризиса весной 1990 года. В начале мая министр иностранных дел Шеварднадзе впервые обратился к канцлеру Западной Германии с просьбой о предоставлении более крупного кредита; Советский Союз испытывал дефицит ликвидности в размере порядка двадцати миллиардов марок. Более того, подавляющая часть советского внешнего долга в размере около двадцати трех миллиардов марок относилась к Западной Германии, что еще больше подчеркивало центральную роль Бонна в этом вопросе. Как и в январе, Коль увидел здесь возможность добиться политических уступок финансовыми средствами, поскольку Советы «вряд ли будут придерживаться конфронтационного курса в вопросе НАТО и в то же время надеяться на финансовую поддержку». Тогда германская сторона сделала предложение о краткосрочном кредите в размере пяти миллиардов марок, прекрасно понимая, что эти деньги могут быть потеряны. «Такая поддержка, – говорилось в обращении к Советам, – должна, однако, пониматься как часть общего пакета, призванного способствовать решению германского вопроса»[48]. Прорыв, однако, не был достигнут до визита Горбачева в США 31 мая. После того как советская сторона вначале продемонстрировала неуступчивость и по вопросу НАТО, в конце произошел совершенно неожиданный, драматический поворот, когда американский президент переспросил: «Согласно Заключительному акту СБСЕ, все государства будут иметь право свободно выбирать членство в альянсе. Поэтому Германии также должно быть позволено самой решать, к какому альянсу она хочет присоединиться. Конечно, это было бы правильно?» К изумлению американцев и ужасу советской делегации, Горбачев согласился: они договорились «предоставить объединенной Германии самой решать, к какому альянсу она хочет принадлежать». Это, несомненно, противоречило всем позициям, которые ранее занимало советское правительство, и прошло несколько минут, прежде чем вовлеченные лица поняли, что здесь произошло: обещание Советского Союза о том, что объединенная Германия может войти в НАТО. Долгое время высказывались предположения о том, что могло побудить Горбачева взять на себя такое обязательство самостоятельно и в отступление от линии, ранее проводившейся в Москве. Здесь, очевидно, сыграли роль несколько факторов: во-первых, возможно, американский президент, говоря о неоднократном утверждении Горбачевым права на самоопределение, «поймал его на слове»[49]. Во-вторых, жесткая позиция по этому вопросу привела бы к ухудшению отношений Советского Союза с Западом, не только с США, но и с ФРГ, чего советская сторона хотела избежать любой ценой, учитывая текущую экономическую ситуацию. В-третьих, однако, уступка Горбачева также показала слабую переговорную позицию, в которой оказался СССР в эти месяцы, когда провал реформ, экономические трудности, внутриполитические беспорядки и сепаратистские устремления на окраинах империи сделали страну практически неуправляемой. Горбачев не отступил от занятой здесь позиции. На съезде партии КПСС в начале июля он смог указать не только на экономическую помощь, но и на далеко идущую реорганизацию альянса, ранее принятую НАТО, которая нацелена на партнерские отношения с Советским Союзом. Кроме того, войска НАТО не должны были размещаться на территории бывшей ГДР. На самом деле, он снова преуспел в борьбе против своих оппонентов на съезде партии и реорганизации своей команды лидеров. На ставшей знаменитой встрече с Колем 15 июля в Москве и на Кавказе договоренности, ранее согласованные с американцами, были конкретизированы и закреплены в серии проектов соглашений. Взамен германское правительство пообещало Советскому Союзу обширную экономическую помощь. 12 миллиардов марок должны были быть выплачены в качестве компенсации расходов на репатриацию войск, 3 миллиарда – в качестве беспроцентного займа[50]. Это расчищало путь к объединению Германии.

ЕДИНСТВО И ЕГО ИЗДЕРЖКИ

Во время споров между великими державами по вопросу воссоединения и членства в НАТО весной 1990 года внутригерманские переговоры по условиям объединения быстро продвигались вперед и были определены экономические, а также юридические и административные механизмы объединения. В юридическом смысле речь шла не об объединении в нечто новое, а о присоединении ГДР к ФРГ в соответствии со статьей 23 Конституции. Это было важно, потому что в случае присоединения административные процессы были намного проще. Другой путь – создание новой, расширенной ФРГ – встретил сильное сопротивление в ХДС/ХСС. Прежде всего, она хотела избежать затяжных дебатов о новой конституции – во-первых, потому что не видела необходимости в усовершенствовании действующего Основного закона, а во-вторых, потому что баланс сил в бундесрате после нескольких земельных выборов изменился в пользу СДПГ и исход конституционных дебатов казался непредопределенным. С созданием «Экономического, валютного и социального союза» принципы регулирования ФРГ были распространены на ГДР с 1 июля 1990 года[51]. Это было в основном бесспорным, как и распространение основных положений общественного строя Западной Германии на ГДР. Проблема заключалась в чрезвычайно разных экономических показателях экономик Восточной и Западной Германии, особенно в высокой разнице в производительности труда. С введением западной марки необходимо было определить соотношение стоимости восточной и западной марок. Официально он составлял примерно 1:4, но на черном рынке его обменивали по курсу 1:8. Если брать за основу производительность труда, то соотношение обмена должно было быть примерно 1:5. Чем ниже стоимость восточногерманской марки, тем меньше долги хозяйств после конверсии. Однако если бы обменный курс был установлен на уровне 1:1, то старые восточногерманские долги пришлось бы полностью выплачивать в западных марках, что полностью перегрузило бы большинство предприятий. Однако, наоборот, конвертация 1:2 для заработной платы означала уменьшение вдвое суммы, которая ранее выплачивалась в восточных марках. Учитывая различия в производительности труда, эта цифра все равно была бы выгодной для наемных работников. Но поскольку средняя зарплата в ГДР составляла около 850 восточных марок, то после перехода она составила бы около 425 марок, в то время как в ФРГ средний доход составлял около 1800 марок, то есть в четыре с лишним раза больше. Такое различие едва ли можно было бы счесть политически обоснованным. Кроме того, число переселенцев в ФРГ, вероятно, значительно увеличилось бы. К тому же перед выборами в марте «Альянс» возбуждал надежды на то, что