– Теперь, думаю, мне стоит пробыть в Нью-Йорке ещечасок или два, – сказал он. – Если мне действительно удастся увидеть,как ты на меня рассердишься.

Эш не ответил. Было крайне важно не сказать чего-нибудьтакого, что могло быть неправильно истолковано, ни теперь, ни в будущем, ниСэмюэлю, ни кому-либо еще. Он помнил об этом всегда, но временами необходимостьсдерживаться оказывалась поистине судьбоносной.

– И кого же я должен любить? – спустя мгновениеспросил он. Это было произнесено с легчайшим укором. – Я буду рад, когдаты уедешь. Я имею в виду… Я имею в виду, что буду рад, когда этот неприятныйразговор закончится.

– Эш, тебе не следовало столь сильно привязываться кним, не надо было сообщать им обо всем, что сделал. И еще… Этот цыган… Тыпозволил ему сразу возвратиться в Таламаску.

– Юрий? А что ты хочешь, чтобы я сделал? Как я могзапретить Юрию возвратиться в Таламаску?

– Ты мог заманить его в Нью-Йорк, устроить его к себена какую-нибудь работу. Ему и так не повезло в жизни. Но ты отправил его домой,чтобы он написал целые тома о том, что случилось. Черт побери, он мог бы статьтвоим компаньоном.

– Это для него не подходит. Он должен был вернуться ворден.

– Конечно, надо было так сделать. И он был то, что тебенадо: изгой, цыган, сын шлюхи.

– Пожалуйста, постарайся говорить не стольоскорбительно и вульгарно, как обычно. Ты пугаешь меня. Пойми, таково желаниеЮрия. Если бы он не хотел вернуться, сказал бы об этом. Его жизнь всегда быласосредоточена на ордене. Он должен был вернуться, по крайней мере чтобы залечитьсвои раны. А после этого? Он не был бы счастлив в моем мире. Куклы – чистоеволшебство для тех, кто любит и понимает их. Для остальных они не более чемигрушки. Юрий – человек с грубым душевным восприятием, не способный различатьтонкости.

– Это звучит хорошо, – отозвался Сэмюэль, –но глупо. – Он смотрел, как официант ставит перед ним новую порциювиски. – В вашем мире уйма занятий, с которыми мог бы справиться Юрий. Тымог бы поручить ему разбивку новых парков, посадку новых деревьев, предложитьему участвовать в выполнении всех твоих грандиозных планов. Тех, о которых тырассказывал ведьмам: что ты собираешься сооружать парки в небесах, чтобы каждыймог видеть то же, что и ты из своих мраморных покоев? Ты мог бы дать ему работуна всю жизнь, и он стал бы твоим товарищем…

– Прекрати, пожалуйста. Этого не случилось. И не моглослучиться.

– Но произошло то, что ты стремишься наладить дружескиеотношения с этими ведьмами, с мужчиной и женщиной, с женатой парой, входящей вгромадный клан, окружающий их, с людьми, которые априори преданы семейномуобразу жизни, что чрезвычайно свойственно людям…

– Что я должен сделать, чтобы ты остановился?

– Ничего. Пей свое молоко. Я знаю, тебе не терпится. Тыстыдишься пить его при мне, боишься, что я могу сказать нечто вроде: «Эшлер,пей свое молоко!»

– Что ты и сделал, хотя я к нему даже не притронулся,как видишь.

– Ах, так вот в чем дело. Ты любишь эту парочку, этихведьм. И задача их состоит – как я понимаю – в том, чтобы забыть обо всем, чтоты им рассказал о кошмаре Талтосов, о долине, об убийстве маленьких идиотов,проникших в Таламаску… Самое главное для сохранения нормальной психики этойпары – необходимость отправиться домой и строить свою жизнь так, как того отних ожидает семья Мэйфейр. И мне противно видеть, что ты любишь тех, ктонепременно отвернется от тебя, ибо те двое непременно так и поступят.

Эш не ответил.

– Их окружают сотни людей, которым они должны показать,что эта часть их жизни не что иное, как ложь, – продолжал убеждать егоСэмюэль. – Они пожелают забыть о твоем существовании, ибо не захотятсмириться с тем, что великая реальность их повседневного существования теряетсмысл в ослепительном блеске твоего присутствия.

– Я понимаю.

– Мне не нравится, когда ты страдаешь.

– А это заметно?

– Да! Мне нравится раскрывать журналы или газеты ичитать об успехах твоей маленькой корпорации, видеть твое улыбающееся лицо,читать твое имя в первой строке легкомысленного маленького списка из десятканаиболее эксцентричных миллиардеров или наиболее завидных холостяков Нью-Йорка.А теперь я уверен, что ты разобьешь свое сердце, сомневаясь в том, истинные лиони твои друзья, эти ведьмы, можешь ли ты призвать их, когда у тебя болитсердце, можешь ли ты, учитывая их осведомленность, полагаться на них, что необходимокаждому существу…

– Остановись, пожалуйста, Сэмюэль.

Просьба Эша положила конец спору. Маленький человеквздохнул. Он выпил около половины свежей порции виски и изумительно розовымязыком облизнул искривленную нижнюю губу.

– Ладно, Эш, я не хотел тебя расстраивать.

– Я пришел по первому твоему зову, Сэмюэль.

– И теперь сожалеешь об этом?

– Нет, едва ли. Как я могу сожалеть?

– Забудь все это, Эш. Серьезно, забудь. Забудь оТалтосе, пришедшем в долину. Забудь, что ты знаешь этих ведьм. Забудь о том,что тебе нужен кто-нибудь, чтобы любить тебя за то, что ты есть. Этоневозможно. Я боюсь. Боюсь того, что ты будешь делать теперь. Пример такогоповедения мне слишком хорошо известен.

– Ну и каков же этот пример? – спокойно спросилЭш.

– Ты разрушишь компанию, корпорацию, «Игрушки визобилии, или Куклы для миллионов» – или как все это у тебя называется? Тывпадешь в апатию. Ты просто оставишь все как есть. Ты оставишь дела и уедешькуда-нибудь подальше. И все, что ты построил, все, что ты создал, будет буквальноразваливаться на части. Ты уже поступал так и прежде. А затем ты пропадешьточно так же, как однажды холодным зимним вечером пропал я. Почему тебя такпритягивает глухая зимняя пора, я не понимаю, но ты снова придешь в долину истанешь разыскивать меня.

– Это более важно для меня, Сэмюэль, – негромкозаметил Эш. – Это важно по многим причинам.

– Парки, деревья, сады, дети, – нараспев произнесмаленький человек.

Эш ничего не ответил.

– Подумай о тех, кто зависит от тебя, Эш, –продолжал Сэмюэль все ту же проповедь для все той же паствы. – Подумай обовсех тех людях, которые делают, продают, покупают и любят вещи, которыепроизводят твои компании. Это может вполне заменить душевное равновесие, мнекажется, – сознание, что тебя окружают другие теплые разумные создания,чувствующие свою зависимость. Ты согласен, что я прав?