Но перевороты происходят в городах, в средоточии народныхмасс и нищеты; а иссеченные шрамами земли Фессалийской равнины, должно быть, исейчас такие же, какими видели их легионы Цезаря, шагая по выжженному жнивью кФарсале, навстречу войскам Помпея. Пастухи спят в тени шатров из козьих шкур,на кровлях старых-престарых белых домиков стоят на одной ноге аисты, и всевокруг иссушено, задыхается от страшной жажды. В высоком небе — ни облачка, напобуревших под палящим солнце просторах ни деревца, все так напоминаетАвстралию. И Дэн вдыхал все это полной грудью, и уже улыбался при мысли, чтопоедет домой. Он поговорит с мамой, и она его поймет.

Над Ларисой он увидел сверху море, остановил машину и вышел.Море простиралось до изогнутого дугой горизонта, прозрачным нежным аквамариномголубело у берегов, а дальше оно было темное, точно вино, как у Гомера, слиловыми пятнами цвета гроздьев винограда. Далеко внизу, на яркой зелени травы,ослепительно белел в солнечных лучах маленький круглый храм с колоннами, а нагорном склоне позади Дэна, выстояв столетия, хмурилась крепость временкрестоносцев. Ты прекрасна, Греция, как я ни люблю Италию, ты еще прекрасней. Иты вовеки веков — колыбель всего.

Ему не терпелось попасть в Афины, и он на полной скоростипогнал свою красную спортивную машину по крутым извилистым дорогам Домокос и,одолев перевал, начал спускаться в Беотию; его ошеломила, распахнувшись во всейнеповторимой красоте, ширь оливковых рощ, рыжих косогоров, величавых вершин. Нокак ни спешил Дэн, он остановился перед памятником Леониду и его спартанцам,павшим при Фермопилах; странно, что-то в этом надгробии отдавало Голливудом.«Незнакомец, — гласила надпись на камне, — иди и поведай жителямСпарты, что здесь мы полегли, их повинуясь веленью». Слова эти задели некуютайную струну в душе Дэна, показалось — он уже слышал их в какой-то иной связи;его пробрала дрожь, и он заторопился дальше.

Жара спадала, и Дэн остановился ненадолго над Камена Воура,поплавал в прозрачной воде узкого пролива, за которым виднелась Эвбея; должнобыть, здесь-то и прошла тысяча кораблей, плывущих из Олиса к Трое. Бурливоесильное течение стремилось к морю; наверно, героям Гомера не приходилось многоработать веслами. В пляжной раздевалке Дэна смутила древняя старуха в черном,она восторженно заворковала и все норовила погладить его по плечу; он не знал,как бы поскорей от нее сбежать. Теперь люди уже не говорили ему в лицо, какойон красивый, и почти всегда удавалось об этом забывать. Он наскоро купил влавчонке два большущих пирожных с заварным кремом, двинулся дальше вдольаттического берега и, наконец, на закате въехал в Афины; солнце золотилоогромную скалу, увенчанную бесценной колоннадой.

Но в Афинах воздух насыщен был злым возбуждением, иоскорбительны были откровенные восторги женщин; римлянки все же утонченней,сдержаннее. На улицах взбудораженные толпы, там и сям вспыхивают стычки, немалолюдей, настроенных мрачно и решительно — они за Па-пандреу. Нет, Афины на себяне похожи, лучше отсюда выбраться. Дэн поставил свою машину в платный гараж ина пароме отправился на Крит.

И здесь, среди гор, среди оливковых рощ и душистого тимьяна,он наконец нашел желанный покой. Долго трясся он в автобусе, где кудахтали связанныеза ноги куры и в нос бил запах чеснока, потом нашел крохотную выбеленнуюизвесткой гостиницу с полукруглой колоннадой и тремя столиками на мощенномкаменными плитами дворе перед нею, под большими парусиновыми зонтами;гирляндами, точно праздничные фонари, всюду развешаны были яркие узорные сумки.На почве, слишком сухой и скудной для европейского дерева, растут перечныедеревья и австралийские эвкалипты, завезенные сюда с далекой южной земли.Оглушительно трещат цикады. Вздымаются и кружат тучи рыжей пыли.

Ночами Дэн спал в крохотной, точно монашеская келья,комнатке с настежь распахнутыми ставнями; на рассвете, когда ничто не нарушалотишины, одиноко служил мессу; весь день бродил. Никто не мешал ему, и он никомуне мешал. Но деревенские жители подолгу провожали его изумленными взглядами, ина лицах, изрезанных морщинами, расцветали улыбки. Было жарко, и удивительнотихо, и очень сонно. Безграничный покой. Так проходил день за днем, будто четкискользили в темных дубленых пальцах критского крестьянина.

Дэн безмолвно молился, молитва была продолжением тогочувства, что его переполняло, мысли — как четки, и дни — как четки. Господи,воистину я твой. Благодарю тебя за все, что ты мне даровал. За великодушногокардинала, за его поддержку, за его щедрую дружбу и неизменную любовь. За Рим,за счастье приблизиться к самому сердцу твоему, пасть пред тобою ниц визлюбленном твоем храме, ощутить себя частицею церкви твоей. Ты дал мне больше,чем я стою, что же сделаю я для тебя, чем выразить всю меру моей благодарности?Я слишком мало страдал. С тех пор, как я стал служить тебе, вся моя жизнь —непрестанная и неомраченная радость. Я жажду испытать страдание, ты, которыйстолько страдал, это поймешь. Только через страдание я смогу возвыситься надсобой, лучше постичь тебя. Ведь это и есть земная жизнь — лишь переход к тому,чтобы постичь тайну твою. Пронзи грудь мою своим копьем, погрузи его такглубоко, чтобы я уже не в силах был извлечь острие! Дай мне страдать… Я всехотверг ради тебя, даже мать, и сестру, и кардинала. Ты един мука моя и радостьмоя. Повергни меня во прах, и стану славить твое возлюбленное имя. Уничтожьменя, и возрадуюсь. Я люблю тебя, Господи, только тебя…

Дэн пришел к маленькой бухте, где так славно было плавать,золотистый полумесяц песчаного берега замыкали по краям два утеса; он постоялнемного, глядя вдаль, поверх Средиземного моря, — там, за темной чертойгоризонта, должно быть, Ливия. Легкими прыжками он спустился по ступеням напесок, скинул теннисные туфли, взял их в руки и пошел босиком по мягкому,податливому песку к тому месту, где всегда оставлял обувь, рубашку и шорты.Неподалеку лежали на солнце красные, точно вареные раки, два молодыхангличанина, толковали о чем-то, по-оксфордски растягивая слова; еще дальше двеженщины лениво переговаривались по-немецки. Дэн мельком глянул на женщин,застенчиво подтянул купальные трусики, поневоле заметил, что они тотчасзамолчали, сели, приглаживая волосы, и заулыбались ему.

— Как вода? — спросил он англичан, хотя мысленноназывал их, как все австралийцы, пренебрежительно — «помми». Эти двое, видно,прочно обосновались на Крите, на пляж приходят каждый день.

— Великолепно, старина. Только остерегайтесь течения,для нас оно слишком сильное. Должно быть, где-то штормит.

— Спасибо.

Дэн усмехнулся, побежал навстречу безобидной игривой ряби и,не поднимая брызг, как и подобает искусному пловцу, погрузился в неглубокуюводу.

Поразительно, как обманчиво бывает спокойствие воды. Течениеоказалось коварным, он почувствовал, его словно хватает за ноги, тянет в глубь;но его, первоклассного пловца, это не тревожило. Низко опустив голову, онскользил по воде, наслаждался прохладой, наслаждался свободой. Потом оглянулсяна берег — обе немки, натягивая резиновые шапочки, со смехом бежали к воде.