Наверно, Лион поддерживал огонь в камине, потому что, когдасквозь занавеси просочился мягкий свет лондонского утра, в комнате было ещетепло. На этот раз, едва он шевельнулся, Джастина встрепенулась и пугливо сжалаего локоть.

— Не уходи!

— Я не ухожу, herzchen. — Он сдернул с дивана ещеодну подушку, сунул себе под голову, притянул Джастину поближе и тихоньковздохнул. — Тебе хорошо?

— Да.

— Не холодно?

— Нет, но если тебе холодно, можно перебраться впостель.

— После того, как мы столько часов занимались любовьюна меховом ковре? Какое падение! Даже если простыни у тебя из черного шелка.

— Нет, просто белые хлопчатобумажные, самыеобыкновенные. А этот кусочек Дрохеды недурен, правда?

— Кусочек Дрохеды?

— Ковер. Он ведь из шкур тамошних кенгуру, —объяснила Джастина.

— Маловато экзотики и эротики. Я для тебя выпишу изИндии шкуру тигра.

— Это мне напоминает один стишок, я его когда-тослыхала:

Угодно ль? Пуститесь

Вы с Элинор Глин

В грешные игры

На шкуре тигра.

Иль соблазнитесь

Один на один

Ввязаться с ней в грех,

Подостлав иной мех?

— Что ж, herzchen, тебе и правда пора вспоминать своипривычки, — улыбнулся Лион. — Ты уже полсуток не проявлялалегкомыслия, только отдавала дань Эросу и Морфею.

— Не чувствую сейчас потребности в легкомыслии. —Джастина улыбнулась в ответ и преспокойно притянула его руку туда, кудазахотелось. — Стишок про тигровую шкуру уж очень кстати, вот я и неудержалась, но теперь мне больше совсем нечего от тебя скрывать, так что илегкомыслие уже ни к чему, правда? — Она вдруг принюхалась, чуть потянулозапахом несвежей рыбы. — Фу, черт, ты ведь так и не поужинал, а теперь ужевремя завтракать. Не можешь же ты питаться одной любовью!

— Да, пожалуй, если ты хочешь, чтобы я и впредь так жеубедительно ее доказывал.

— Ну, брось, ты и сам получил полное удовольствие.

— Еще бы. — Он вздохнул, потянулся, зевнул. —Любопытно, догадываешься ли ты хоть немного, до чего я счастлив.

— Кажется, догадываюсь, — негромко ответилаДжастина.

Он приподнялся на локте, посмотрел внимательно:

— Скажи, ты только ради роли Дездемоны вернулась вЛондон?

Она больно ущипнула его за ухо.

— Теперь я тебе отплачу, довольно ты меня гонялвопросами, как девчонку на экзамене. Ты-то сам как думаешь? Лион усмехнулся,легко разжал ее пальцы.

— Если ты мне не ответишь, herzchen, я тебя задушугораздо основательней, чем твой Отелло — Марк.

— Я вернулась в Лондон играть Дездемону, но все равноиз-за тебя. С той минуты, как ты меня тогда поцеловал, я была сама не своя, иты прекрасно это знаешь. Вы очень умный человек, Лион Мёрлинг Хартгейм.

— По крайней мере у меня хватило ума понять с первой жевстречи: я хочу, чтобы ты стала моей женой. Джастина порывисто села.

— Женой?!

— Да, женой. Если б ты была мне нужна как любовница, яполучил бы тебя много лет назад. Это было бы не так уж трудно, я же знаю, как утебя голова работает. Я только потому этого не добивался, что ты мне нужнаименно в жены, и я понимал, ты еще не представляла себя в такой роли.

— Пожалуй, и сейчас не представляю. — Джастинапыталась освоиться с этой мыслью. Лион поднялся на ноги, поднял и ее.

— Ладно, поупражняйся немножко, приготовь мнечто-нибудь позавтракать. Будь мы у меня дома, я бы похозяйничал, но в своейкухне каждый стряпает сам.

— Сегодня я не прочь накормить тебя завтраком, нообречь себя на это до конца дней моих? — Она покачала головой. —Пожалуй, это не по мне, Ливень.

И опять перед нею властное лицо римского императора,царственно невозмутимое перед угрозой мятежа.

— Этим не шутят, Джастина, и не тот я человек, скоторым уместны шутки. Спешить некуда. Ты прекрасно знаешь, терпения у менядостаточно. Но если ты воображаешь, будто тут возможно что-либо помимо брака,выбрось это из головы. Пускай все знают, что я тебе муж, а не кто-нибудь.

— Сцену я не оставлю! — вспылила Джастина.

— Verfluchte Kiste[22], да разве я этоготребую? Когда ты наконец повзрослеешь, Джастина? Можно подумать, будто я тебяприговариваю к пожизненной каторге у плиты! Мы, к твоему сведению, не такбедны. Обзаводись прислугой, няньками для детей и вообще всем, что тебе ещенужно.

— Брр! — О детях Джастина уж вовсе не думала. Онзакинул голову и захохотал.

— Да, herzchen, вот это и называется утреннее похмельеи даже с избытком! Я знаю, с моей стороны глупо сразу же затевать разговор опрозе, пока достаточно, чтобы ты о ней только подумала. Но предупреждаю честно,пока ты решаешь, да или нет, помни — если я не получаю тебя в жены, ты мне вообщене нужна.

Джастина порывисто обняла его, ухватилась за него отчаянно,как утопающая.

— Ливень, Ливень, не надо со мной так строго! —взмолилась она.

Дэн одиноко вел свою машину вверх по итальянскому «сапогу» —миновал Перуджу, Флоренцию, Болонью, Феррару, Палую, выбрал наиболее удобныйобъезд мимо Венеции, переночевал в Триесте. Триест он любил больше многихдругих городов и потому задержался на берегу Адриатики еще два дня, потомподнялся горной дорогой в Любляну, еще ночь провел в Загребе. И снова вниз, просторнойдолиной реки Савы, среди голубых полей цикория до Белграда, потом ночлег вНише. Дальше — Македония, Скопле, еще в руинах после землетрясения, чторазразилось здесь два года назад; и Титов-Белее, город-курорт, своими мечетямии минаретами странно напоминающий Турцию. В Югославии Дэн всю дорогу был болеечем скромен в еде, стыдно было бы поставить перед собой полную тарелку мяса,когда здешние жители довольствуются хлебом.

Эвзон, греческая граница, затем Фессалоники. Итальянскиегазеты давно уже кричали, что в Греции назревает переворот; Дэн стоял у окнасвоей спальни в гостинице, смотрел, как во мраке фессалоникийской ночибеспокойно мечутся взад и вперед тысячи пылающих факелов, и радовался, чтоДжастина с ним не поехала.

— Па-пан-дреу! Па-пан-дреу! Па-пан-дреу! — далекоза полночь протяжно ревела толпа в свете факелов.