Итак, именно народ не позволял становиться наколени… В том, что народные массы в Корби отказывались становиться на колени,когда их призывали молиться за евреев, нет ничего удивительного, таким образом,установился новый обычай. Духовенство только позаботилось о том, чтобы самаямолитва сохранилась и чтобы этот обычай был оправдан.

Из этого случайно выхваченного примера мывидим, что даже в этом случае, где легче всего было бы свалить всю вину напропаганду духовенства и объяснить все религиозными и экономическими причинами(церковь, мол, была крупным ростовщиком, и антисемитизм вызывался стремлениемцеркви устранить конкуренцию ростовщиков-евреев (Зомбарт), в действительностицерковь только послушно плелась в хвосте народного антисемитизма.

Постоянной причиной, вызывавшей антисемитизм,по нашему мнению, была та особенность еврейского народа, вследствие которой он,не имея ни своей территории, ни своего языка, и будучи разбросанным по всемумиру, тем не менее (принимая живейшее участие в жизни новой родины и отнюдь ниот кого не обособляясь) оставался национально-государственным организмом.

Действительно, всякого рода «конституции» и«законодательства» – только внешнее закрепление ряда явлений чистопсихологических социально-нравственных переживаний. А эти переживания налицо уевреев не в меньшей, а в большей мере, чем у народов, обладающих своим языком исвоей территорией, эта особенность евреев, как мы увидим, удовлетворительнообъясняется своеобразием древней истории евреев.

Однако эта особенность осталась непонятой нетолько «хозяевами» евреев, но и учеными исследователями из среды самогоеврейства, воспитанными на правовых доктринах «хозяев». Если Фрейденталь готов считатьосновой национальной самобытности – язык (см. ниже, ч. II, 1), если Р. Г. Леви(Revue des еtudes juivеs, 62 (1911), 188), категорически заявляет, что нетеврейского народа, а есть только граждане различных государств, исповедующиеМоисеев закон («pas plus qu'il n'y a de peuple catholique ni de peupleprotestant, il n'y a de peuple juif»), то они уже в древности имеютпредшественников Филона (ниже, 115).

Точно также и для не-евреев этот факт осталсянепонятным: любопытно, что, напр., Блудау характеризует чувство, связывающееевреев разных стран, как «земляческое» (landsmannschaftliche, ниже стр. 56). Амежду тем те психологические переживания, которые налицо у каждого нравственноздорового еврея и в которых часто он сам не отдает себе отчета, могут бытьохарактеризованы только как государственно-национальные.

В этом отношении показательно следующее. Вовремя европейской войны, когда, с одной стороны, расцветали махровым цветомвозникшие уже в средние века легенды о еврейском шпионаже, сжигании евреями хлебана корню, собирании золота в гробы для отправки неприятелю и т. д., а сдругой стороны, еврейская пресса («Восход») из кожи вон лезла, чтобы доказатьнесуществующий патриотизм евреев и печатала портреты евреев – георгиевскихкавалеров – в еврейской массе был особенно популярен трогательный рассказ.

Во время панического бегства австрийцев вКарпатах какой-то еврей – унтер-офицер, грубый и малограмотный человек, нонеоднократно отличившийся и имевший георгиевские кресты, – бросился ватаку одним из первых и, настигнув ближайшего австрийского солдата пронзил егоштыком. Несчастный успел только воскликнуть: «Шма, Исроэль!» (еврейскаяповседневная молитва) и упал мертвым. С злополучным же героем произошла резкаяперемена. Он забился в угол, целых три дня ничего не ел и на четвертый деньзарезался бритвой.

Если мы вдумаемся в этот рассказ, то увидим,что психологические переживания унтер-офицера до и после убийства соплеменникавполне однородны, разница лишь в том, что до убийства объектом егонационально-государственного чувства была Россия, а после убийстваобнаружилось, что это чувство было поверхностным, наносным, и что в душеунтер-офицера гораздо глубже сидело другое национально-государственное чувство,объектом которого был еврейский народ.

Естественно, что не-евреи не могли ни понять,ни признать этого факта. Если язык и территория – conditio sine qua non всякогонационального чувства, то свое еврейское национально-государственное чувство уживших внутри эллинского общества евреев диаспоры должно было представляться имкак преступность, как нравственное вырождение.

Если эта работа над первоисточниками не стольтщательна и не имеет столь исчерпывающего характера, как мне бы хотелось, топричина этого в невыносимой экономической и психологической обстановкенастоящего времени.

Моя научная специальность – история Греции,поэтому я был в состоянии самостоятельно изучать только историю антисемитизма вэллинистически-римскую эпоху. Если мой труд озаглавлен «Антисемитизм в древнеммире», то только потому, что данные об антисемитизме в предыдущие эпохинастолько малочисленны, что не заслуживают рассмотрения в особой книге, а вмоей книге необходимы, как параллель и введение.

Само собой разумеется, что памятники этойэпохи (главным образом, документы еврейской колонии на Элефантине) не моглибыть здесь подвергнуты самостоятельному разбору, я должен был удовольствоватьсятолько использованием разработанного уже в науке материала, и никакойответственности за то или иное понимание этих документов я поэтому не несу.

Для истории антисемитизма в древности имеетсяматериал и литературный, и документальный, как на греческом и латинском, так ина еврейском и арабском языках.

Литературные памятники на греческом илатинском языках были мною изучены наиболее внимательно. Это, во-первых,произведения антисемитской литературы и отдельные антисемитские выпады античныхписателей. Все они собраны в книге Th. Reinach, Textes d'auteurs grecs etromains relatifs au judaisme, Paris, 1895. (В Berliner PhilologischeWochenschrift: 1895, стр. 985—989, Вилльрих поместил придирчивую рецензиюна эту книгу и дал длинный список пропущенных Рейнаком мест.

Я просмотрел эти места, но ничего интересногодля моей темы не нашел). Во-вторых, это остатки еврейской светской литературы,исторических работ и произведений изящной словесности. Это, в первую голову,Филон и Иосиф Флавий, далее отрывки из утраченных трудовеврейско-эллинистических историков, собранные в уже цитированной книгеFreudenthal'я; отрывки из трагедии Езекиеля лучше всего изданы L. M. Phillippson,Ezechiel und Philo, Berlin, 1830. В-третьих, это греческая Библия, апокрифы ипсевдоэпиграфы.

Сличение канонической части Септуагинты севрейским подлинником и изучение умышленных отступлений в переводе даст немаломатериала для нашей темы. К сожалению, такое сличение сделано мною только дляотдельных мест, я не располагал временем, чтобы провести его в полном объеме.Септуагинту (каноническая часть и апокрифы) я использовал в издании С. deTischendorf, Vetus testamentum graece iuxta LXX interpretes, T. I et II Lipsiae1880.