22.

Насколько помню, одним из лучших моментов в моей жизни был тот, когда я, наконец-то сравнявшись с отцом ростом, в первый раз прямо посмотрел ему в глаза. И мне не пришлось задирать для этого голову.

А еще я вспоминаю лимонную рощу, которая тянулась вверх вдоль дороги на задах снятого нами на побережье жилья. Мне лет семь-восемь, я остался один и в поисках ящериц перелез через изгородь, за которой ровными рядами стоят деревья. Все вокруг до такой степени пропитано полуденным солнцем, ароматами и яркими красками, что я словно под действием неодолимых колдовских чар вдруг скидываю одежду и какое-то время неподвижно стою голый.

Сюда же добавлю еще и ночную грозу с бесконечными раскатами грома. Это случилось вскоре после нашего развода. Я глажу по голове Пепу, которая лежит у меня на коленях и дрожит от страха. Она старается облизать мне руку и пристально глядит мне в глаза с нежной благодарностью, а я стараюсь успокоить ее и говорю:

– Мы с тобой всегда будем вместе, что бы ни случилось.

Слезы мамы, гордой и счастливой, когда я поднимаю ее как девочку и сообщаю, что закончил последний университетский курс.

День, когда я наклоняю лицо, чтобы оно попало в поле зрения моего сына пяти недель от роду, и он награждает меня первой своей вроде бы сознательной улыбкой.

Мое затворничество в восемнадцать лет в Лас-Навас-де-Буитраго, где я сосредоточенно осваивал «Мир как воля и представление». Я поселился в доме, пустовавшем после недавней смерти бабушки моего сокурсника. Там сохранились все вещи старухи, а может, обитал еще и ее призрак; в кладовке остались запасы продовольствия, и я в одиночестве читал – утром, днем и вечером – при свете свисающей с потолка голой лампочки.

Моя первая зарплата, встреча с театром и кино, встреча с музыкой и живописью, несколько стихотворений (Кеведо, Лорки, Антонио Мачадо), которые я выучил наизусть подростком и которые до сих пор являются для меня тем же, чем для верующего его молитвы.

Молодость, смех, деревня в горах, друзья (девчонки и мальчишки), мы сидим вокруг миски с черешней, погруженной в воду со льдом.

Незабываемая ночь в Лиссабоне.

Наблюдение за шальным полетом стрижей, когда ты чувствуешь себя одним из них.

Моя жизнь была бедна событиями, что наверняка ставит меня на одну доску с большинством людей.

Не все было плохо. Я пережил краткие моменты счастья, которых, кажется, было достаточно, чтобы не впасть в беспросветную тоску, но, если говорить честно, думаю, что с меня хватит; думаю, что, когда ты оказываешься на пороге старости, ждать уже больше нечего.

23.

Ну вот! Весь мой план летит к черту! Хорошо еще, что догадался позвонить сыну. Чуть бы помедлил, и не застал бы Никиту в городе.

Он сообщил, что со вчерашнего дня бар, где он работает, закрылся на летние каникулы. Ему и двум его приятелям одолжили дом на колесах («старый, но пока бегает»), и они втроем решили проехаться по всей Испании, а может, и в Португалию заглянут. Это надо будет обдумать по дороге. А еще он сказал, что у него закончилась мазь от псориаза, но ему «начхать», потому что она все равно не помогает. Зато он будет загорать, как советовала кожная врачиха.

И теперь я не знаю, как поступить на будущей неделе с Пепой. Я собирался оставить ее дома одну с большим запасом еды и питья. План у меня был такой: возьму с Никиты твердое обещание зайти ко мне домой день спустя. На видном месте оставлю записку, чтобы парень понял, что случилось, и знал, как поступить дальше: «Это твоя собака, дружок, когда-то мы купили ее для тебя. Тебе и решать, что с ней делать».

Я спрашиваю, когда он вернется. Никита точно не знает, это зависит и от его друзей тоже, но в любом случае не раньше середины августа. А мне-то какая разница?

– Дело в том, что я тоже хотел уехать из города и собирался просить тебя об одолжении.

Сможет ли он, вернувшись из путешествия, зайти ко мне и проверить, все ли в порядке? В качестве приманки я обещаю, что оставлю ему на кухне немного денег – в ящике со столовыми приборами. Деньги – верный крючок для моего сына. Ладно, что конкретно он должен сделать? Ничего, просто посмотреть. Никита спрашивает, куда я намерен ехать.

– Далеко.

Он по-свойски хихикает:

– Небось с женщиной?

– Нет.

– Да ладно, пап, а то я тебя не знаю.

24.

Я ищу определения, чтобы описать ее руки. Первое из пришедших мне в голову – «приятные». Годятся и другие: «маленькие», «мягкие», «врачующие». Слова ничего не стоят, их слишком много, вот мы ими и разбрасываемся. Этого бы не случалось, если бы государство установило для граждан налог на использование родного языка.

Эти приятные руки двигаются по моей спине, которую она предварительно намазала маслом. Они бесцеремонно мнут ее, решительно скользят то вниз, то вверх. Иногда задерживаются на плечах и с силой на них давят. И это мне нравится больше всего. Так как у меня нет никакого опыта в подобных процедурах, я не знаю, искусная Агеда массажистка или неумелая. Я сказал бы, что она работает хорошо – в том смысле, что ее старания не только расслабляют, но и доставляют удовольствие. А что еще нужно?

Как обычно в среду, сделав покупки на рынке, я увидел на площади Агеду. В самом начале разговора она показала бутылочку с маслом и потрясла ею перед моими глазами, как трясут колокольчик, заставляя его звенеть. На сей раз я сказал, что массаж был бы мне весьма кстати, так как в последнее время у меня немеет спина. Агеда с серьезной миной объяснила: перед самым выходом из дому ее как будто что-то кольнуло, поэтому она прихватила масло в уверенности, что сегодня я не стану возражать против «хорошей разминки».

Я сел в центр гостиной верхом на стул, единственный сохранившийся из четырех, которые у меня были. Руки упер в верхнюю перекладину, Агеда встала сзади. Она разминает мне мускулы и говорит. Все время говорит. Не замолкая ни на минуту. Пепа не обращает внимания на болтовню нашей гостьи и спокойно дремлет в своем углу.

Агеда хвалит мою спину. Называет ее по-настоящему мужской и утверждает с видом опытного анатома, что в пору нашего с ней романа это была одна из тех «вещей», которые больше всего ей во мне нравились. Я возражаю, что, как она наверняка заметила, прошедшие годы оставили свой след на моей физической форме. Агеда со мной соглашается, но повторяет, что моя спина остается «изумительной». Не могу не признать: если бы спина время от времени не напоминала о себе болью, я бы и вообще забыл о ее существовании.

Я опускаю голову на руки, и меня одолевает приятная сонливость. И наверное, я вздремнул бы, если бы вдруг не почувствовал, как Агеда прижала губы к моей лопатке. Вне всякого сомнения, это был поцелуй, быстрый и вроде бы незаметный, похожий на клевок.

– Это тоже часть массажа?

– Разумеется.

– И ты всегда так делаешь?