Дивясь все более и более, он решил спросить у окружающих, не допустил ли он какой оплошности; но они исчезли, и он не мог догадаться, что с ними стало. Он захотел спуститься во двор, но двери дворца были заперты. Тогда он облокотился у окна, размышляя обо всем, что увидел; но вскоре из соседней залы подошел к нему карлик, несущий палку.

– Ну что, негодный рыцарь? – сказал он. – Горе вам, что вы посмели так прислоняться к нашим окнам! Бегите; укройтесь в таком месте, где никто вас не увидит!

Одновременно он занес палку для удара; мессир Гавейн его остановил и отнял его оружие.

– Это тебе нисколько не поможет, – сказал карлик, – без позора ты отсюда не выйдешь.

Гавейн между тем перешел в соседний покой, и там он нашел прекрасное ложе, чудно освещенное, роскошнее не бывает. Ночь уже настала, и он решил улечься здесь. Но только он вошел, как услышал девичий голос:

– Рыцарь, если ты останешься безоружен, ты погиб. Ты стоишь у Ложа Приключений. Возьми свои доспехи, ты увидишь их висящими на этой стене.

Мессир Гавейн обернулся, заметил доспехи, облачился в них как мог и вернулся к ложу. Едва он сел на него, как раздался премерзкий вопль, не иначе как бесовский; из соседнего покоя прянуло копье с пылающим концом, поразило его в плечо и оставило в нем глубокую рану. Боль пронзила его и лишила чувств. Когда он пришел в себя, то попробовал извлечь железо, но тщетно; и как бы ему ни было больно, он предпочел подвергнуть опасности свою жизнь, чем покинуть ложе и уступить другим честь продвинуться далее.

После этого испытания Ложем Приключений (которое может показаться подделкой того ложа, где мы видели Ланселота Озерного в истории о Телеге)[349], наш романист проводит перед глазами мессира Гавейна громадную змею, которая изрыгает сотню змеенышей, затем бросается на леопарда, но не может его задушить; тварь приползает обратно, нападает на змеенышей, душит их одного за другим вплоть до последнего, который, прежде чем умереть, удушает ее саму. За этим видением, как и в повести о Телеге, следует жуткий вихрь, который разбивает окна, вздымает и рассеивает пахучие травы, устилающие залу.

Когда ураган затих, мессир Гавейн увидел, как из одного покоя в другой проходят двенадцать девиц, наперебой плача и рыдая.

– Господи Боже мой, – приговаривали они, – когда же иссякнут наши мучения?

И пока они сновали перед ним туда и сюда, явился дюжий рыцарь и приказал ему подняться и идти ночевать в другом месте. Гавейн отказался; между ними завязалась долгая битва, и ни один, ни другой не мог возобладать. Они остановились, изнемогая от усталости. Тогда возобновились удары грома и содрогания земли, а после подул ласковый и нежный ветерок; и более двух сотен сладкозвучных голосов запели:

– Слава, честь и хвала царю небесному!

Мессиру Гавейну почудилось, что он воистину вознесен из глубин преисподней в горние пределы рая. Внезапно выйдя из уныния, в которое поверг его недавний поединок, он открыл глаза и не увидел ничего вокруг. Он тщетно пытался встать, но не нашел в себе сил, отнятых последним поединком. Тогда вновь явилась прекрасная дева, несшая таинственный сосуд. Впереди нее несли две большие свечи и два кадила. Пройдя на середину залы, она поставила чашу на серебряный стол, и Гавейн услышал песнопения, чью бесподобную мелодию не мог бы описать ни один земной язык. Пение прекратилось, когда дева вновь взяла святую чашу, дабы унести ее в соседний покой. С нею исчезли и благоухания; сорок окон, настежь распахнутые ураганом, закрылись сами собой, и сияющий свет сменила непроглядная тьма.

Что же до Гавейна, он ощутил, наконец, что силы к нему вернулись; недавние ушибы и рана, нанесенная горящим копьем, не оставили на нем ни малейшего следа, ни малейшего рубца. Он встал, он услыхал, как надвигается толпа людей, которые без всякого его отпора взяли его, связали и унесли в телегу. Тотчас глубокий сон напал на него, и назавтра он был весьма удивлен, пробудившись в сем позорном экипаже. Щит его был подвешен к оглоблям, конь привязан за хвост позади телеги; и пока он силился понять, как это он так низко пал, он увидел старуху, которая настегивала клячу и гнала ее по главной улице. Ремесленный люд бежал за нею, голося вслед обитателю телеги и кидаясь в него грязью. Наконец, когда он переехал мост, старуха остановилась и пригласила его сойти с телеги. Он не заставил просить себя дважды; но, прежде чем удалиться, старуха соблаговолила сообщить ему, что владение, в коем он недостоин пребывать, называется Корбеник.

Отшельник по имени Сегре, который дал ему приют на исходе дня, истолковал ему все то, что он претерпел. Чашевидный сосуд, виденный им, – это Святой Грааль, куда собрали божественную кровь Иисуса Христа. Ему не досталось изысканных яств, коими насытились остальные, оттого, что он был не вполне готов сподобиться благодати. Что же до змей, до их битвы, их истребления, это предвидение того, что случится с королем Артуром. Подобно великому змею, Артур выйдет за пределы своей страны в тщетной надежде обуздать леопарда, сиречь Ланселота; он вернется, дабы усмирить бунт своих подданных и собственной родни; он убьет родного сына, но рана, принятая от него, окажется смертельной. Гавейн обещал отшельнику никому не говорить о том, что он увидел и что ему открылось. Он продолжил поиски Ланселота, тем самым позволив нам вернуться к нашему другу, Гектору Болотному.

(Мы кратко изложили основу этого повествования, которое, примыкая к последним главам Святого Грааля, позволяет заключить, что эта часть Ланселота принадлежит той же руке, которая написала или напишет позднее две книги о Граале[350]. Гавейн, раненный пылающим копьем во Дворце Приключений, – эту сцену старинные художники часто воспроизводили на слоновой кости, дереве, гобеленах и в миниатюрах. Было ли это приключение, как я уже сказал, подражанием тому Ложу, которое Ланселот в повести о Телеге покинул более достойно; или всего лишь вариантом Ложа с колокольчиками из Персеваля? Я не решусь судить об этом).

CXXIX

Как мы видели, Гектор Болотный, покинув мессира Гавейна, избрал ту из двух дорог, что была заклеймена как опаснейшая[351].

В лесу, который Гектору предстояло пересечь, первым встретился ему карлик и предостерег его, чтобы он ехал осмотрительно; не сказав, каких опасностей он должен избегнуть. Затем дорога привела его к двум плитам, где были начертаны такие слова:

Кто убоится позора, пусть остережется