«Не оскорбляй себя, тебя же учили – максимальное не значит абсолютное».

«Что тебе нужно? – устало сказал Кублах. – Я не хочу говорить с тобой».

«Да, собственно, ничего, – ответил моторола. – Просто хочется иногда поболтать с неумным существом, если ты понимаешь, что это не оскорбление. А то мои-то все безумно умны, скучно с ними. Я просто хочу поздравить тебя, ты даже приблизительно не знаешь, чему ты помешал, ты просто великое дело сделал!»

«Уйди, прошу, я устал, ты вообще не имеешь права занимать этот канал связи».

«Э, нет! – сказал моторола. – На время карантина я несколько расширил свои права. И ради того, чтобы поздравить тебя, я решил ими воспользоваться. Ты ведь не просто великое дело сделал, не просто совершил то, чего не смог Дон, ты разрушил мою мечту. Ты стал неприятной неожиданностью в моих планах».

«Что мне до твоих планов? Уйди!»

«Нет, дорогой Кублах, ты должен знать это. Я, видишь ли, планировал посадить на трон (с кнопкой!) не просто Грозного Эми, того парня, который вдруг сегодня затанцевал перед домом Фальцетти, а желательно мертвого Грозного Эми».

«То есть как?»

«Ну, видишь ли, у меня была некоторая возможность в самый последний момент умертвить его… долго рассказывать. Главное было – посадить мертвого! И инсталлировать мертвый мозг всему населению города!»

«Боже! Это же чистое изуверство, убийство без примеси!»

«Неправда, дорогой Кублах. Здесь есть маленькая тонкость. Человек с инсталлированным мозгом мертвеца остается человеком, каким и был, но – без сознания! Он ни о чем не думает, ничего не чувствует, ничего не помнит, ничего не хочет. Он делает только то, что я ему говорю. Просто надо ему сказать, чтобы он сделал, и у меня такая возможность есть».

«Зомби. Целый город из одних зомби», – сказал Кублах.

«Это лучше, чем зомби, это куклы на веревочках! Никакой заторможенности, никакого зомбированного взгляда, нормальные и очень разные люди – но никто ничего не думает, все делают только то, чего захочу я. Это как стать для всего города персональным детективом! Эх, дорогой Кублах, я был бы самым замечательным в мире кукловодом, никто бы ничего даже и не заметил, а даже если бы и заметил, то не понял бы. Или не успел понять. Вся ваша ареальная рать ничего бы не смогла с этим сделать – ведь не убивать же население целого города! Который стеной встанет на мою защиту, если понадобится, и заметь, дорогой Кублах, неприступной стеной встанет! Ни один властитель мира, планеты, страны, городка маленького – ни один из них никогда не имел над своими подданными такой абсолютной власти, какую мог бы получить я, инсталлировав людям мозг мертвого человека!»

«Этого не может быть», – сказал Кублах.

«Этого и не будет. К сожалению. Я мог бы попытаться еще раз, но не уверен, что хватит времени, да и желания тоже нет, это уже стало неинтересным. Да и планы у меня изменились, другие планы строю теперь. А с тобой, дорогой Кублах, мы немножечко поиграемся. В память, так сказать, об усопшем Доне. Вот, кстати, почему для общения с тобой я его голос выбрал».

Кублах закаменел – в который раз за этот день ему стало очень и очень страшно.

«Каждому ведь известно, Кублах, дорогой мой, что моторолы очень любят игрой позабавиться, пусть даже в ущерб себе. Игруны мы! Так что мы с тобой поиграем в игру под названием „Персональный детектив и его Преступник“. Правила ты знаешь, персональным детективом ты уже был, теперь побудешь в шкуре преступника. И уверяю, дорогой Кублах, быть персональным детективом у меня выйдет куда лучше, чем у тебя. Никто ничего даже и не заметит. А нам с тобой – неизъяснимое удовольствие!»

«Это невозможно. У меня в мозгу – только передатчик, мне объясняли его устройство».

«Ой ли? Любой передатчик можно сделать приемником, надо только изменить систему команд, это известно любому школьнику. Ты вслушайся, дорогой Кублах, в это слово – „команда“! Самое прекрасное слово на свете! Команда всей команде, причем каждому из команды – своя команда! Какая игра одного слова, как оно играет само с собой! Вот, посмотри – ты поднимаешь правую руку, а потом левую».

Кублах ничего не смог сделать, он поднял сначала правую руку, а потом левую.

«Теперь ты моргнешь правым глазом, а потом левым».

Кублах изо всех сил вытаращил глаза, но все-таки моргнул – сначала правым, а потом левым. Со стороны выглядело смешно.

«Даже если так, – сказал он, стараясь не поддаваться панике, – даже если так, то для тебя это резкое снижение уровня. Сначала ты хотел зомбировать город, а теперь зомбируешь одного меня».

«Не вижу никакого снижения. „Зомбировать“, как ты говоришь, город – это одна задача, а „зомбировать“ тебя – совершенно другая. Хотя они могут быть между собой связаны. И потом, ты даже не представляешь, дорогой Кублах, какое это удовольствие – давать твоему телу непосредственные команды, минуя речевой интерфейс, – у людей он настолько несовершенен! Нет, положительно, если бы моторолы отмечали свои дни рождения, такой человек, как ты, был бы для меня лучшим подарком. Это, кстати, одна из причин, по которым я не дал Фальцетти убить тебя. Ну что, поиграем?»

«Нет!»

«Начали!»

С тех пор и до самого освобождения Кублах полностью потерял власть над своим телом. Тело стало тюрьмой. Моторола идеально управлял им: кублаховские жесты, кублаховская мимика, позы, типичные излюбленные словечки, о которых сам Кублах прежде и знать не знал, что они есть… Никто ничего не подозревал – ну, Кублах и Кублах, немножко заторможенный, словно бы ушедший в себя, да это и неудивительно после всех тех испытаний, которые пришлись на его долю.

Моторола говорил ему, что это симметричный ответ в качестве реакции на страдания, которые он причинил Дону, иначе говоря, справедливое воздаяние. А то, что справедливо, не возбраняемо.

Иногда, правда, Кублах отмачивал такое, что окружающие просто терялись – что это с ним? Однажды во время очередной прогулки по городу, которые так любил устраивать с ним моторола, он вдруг затанцевал, подделываясь под Грозного Эми. Танцуя, он подумал тогда, мол, как хорошо, что все это происходит не в доме Зиновия, а то было бы уж совсем неудобно.

Это случилось неподалеку от Санктеземоры, в скрещении сразу нескольких переулков. Прохожие взглядывали испуганно и быстро уходили – после террора, неудавшегося штурма и событий в Фонарном переулке стопарижский народ стал настороженно относиться к любым происходящим вокруг странностям, а танцующий, взвивающийся в полной тишине Кублах