«И подрагивают ли его губы, все еще в запекшейся крови сэяВдумчивого, когда ему снится сосок, за который он ухватывался лишь однажды,молоко, которого он так и не попробовал!»

Роланд этого не знал. Да и не хотел знать. Его радовало, чтоон бодрствует в тишине ночи, изредка подкладывая доски в костер, который пылалуже не так ярко. «Он скоро потухнет», — думал Роланд. Дерево, конечно, было нестоль древнее, как то, из которого построили городские дома, но все равно оченьстарое, твердостью практически не уступавшее камню.

Завтра им предстояло увидеть деревья. Впервые после КальиБрин Стерджис, если не считать тех, что росли под искусственным солнцем АлгулСьенто или в мире Стивена Кинга. Роланда это радовало. А пока темнота окружилаих со всех сторон. Вне круга света, отбрасываемого умирающим костром, стоналветер, поднимал волосы Роланда с висков и приносил с собой слабый, сладкийзапах снега. Роланд закинул голову и долго смотрел, как стрелки звездных часовдвижутся в небесах.

1

Без костра им пришлось провести три ночи, а не две или одну.Последняя стала самыми долгими, самыми ужасными двенадцатью часами жизниСюзанны. «Эта ночь хуже той, когда умер Эдди? — в какой-то момент спросила онасебя. — Ты действительно говоришь, что она хуже той ночи, что ты провела, лежабез сна, в одной из комнат общежития, зная, что теперь все твои ночи будуттакими? Хуже той ночи, когда ты омывала его лицо, руки и ноги? Омывая их,прежде чем предать земле?»

Да. Эта была хуже. Она ненавидела себя за то такую вотградацию, никогда бы никому в этом не призналась, но постоянный холод привел ктому, что эта ночь стала самой худшей в ее жизни. Она возненавидела любой, дажесамый легкий порыв ветра, долетающего с заснеженных земель с юга и востока.Было ужасно и унизительно осознавать, как легко физический дискомфорт мог статьопределяющей доминантой, мог распространяться, как отравляющий газ, до тех пор,пока не заполнял собой все пространство, пока не вытеснил все остальное. Горе?Боль утраты? Все это исчезало бесследно, если ты чувствовала, что холод намарше, продвигается от пальцев рук и ног, ползет от гребаного носа, и куда? Кмозгу, если тебе так уж хочется это знать. И к сердцу. И когда ты во властитакого вот холода, горе и боль утраты становятся всего лишь словами. Нет, дажене словами. Звуками. И совершенно бессмысленными, если ты сидишь, дрожа всемтелом под звездами, дожидаясь утра, которое, похоже, не наступит никогда.

И еще больше удручало осознание того, что потенциальныекостры — вот они, рядом, вокруг, потому что они уже добрались до живых земель,которые Роланд назвал заснеженными. То была череда пологих, заросших травойсклонов (большая часть травы уже побелела и засохла) и неглубоких долин, вкоторых росли рощицы деревьев, где речушки затянуло льдом. Раньше, при дневномсвете, Роланд показал ей несколько дыр во льду, пояснил, что их оставил олень.Указал Роланд и на несколько кучек помета. При дневном свете все это вызывалоинтерес, даже надежду. Но в нескончаемой ночной тьме, под устойчивый перестуксобственных зубов, относительная близость дичи ничего не значила. Эдди ничегоне значил. Как и Джейк. Темная Башня ничего не значила, как и воспоминания окостре, который они разожгли на окраине города у замка. Она могла вспомнить,как выглядел этот костер, но ощущение тепла, от которого на теле выступалапленочка пота, забылось напрочь. Как человек, который умер на секунду-другую ина эти мгновения увидел ослепительную жизнь после жизни, она могла толькосказать, что это было божественно.

Роланд сидел, обнимая ее, иногда с его губ срывался сухой,жесткий кашель. Сюзанна подумала, что он, возможно, заболевает, но и эта мысльне вызвала никаких эмоций. Холод забил собой все.

Однажды, незадолго до того, как заря наконец-то осветиланебо на востоке, она увидела впереди странные танцующие огни, за той чертой,где начинался устойчивый снежный покров. Спросила Роланда, знает ли он, что этоза огни. Нет, они нисколько ее не интересовали, но, слушая собственный голос,она получала подтверждение того, что не умерла. Пока, во всяком случае, неумерла.

— Я думаю, это гобы.

— К-к-кто о-они? — от холода она начала и заикаться.

— Не знаю, как тебе это объяснить, — ответил он. — Да инужды в этом нет. Со временем ты их увидишь. А вот если ты сейчас прислушаешься,то услышишь кое-что более близкое и интересное.

Поначалу она слышала только посвист ветра, но, когда онстих, ее уши уловили сухое потрескивание травы. Кто-то по ней шел. Затем что-тозахрустело: копыто продавило корочку льда, чтобы олень мог добраться до воды.Она также поняла, что через три-четыре дня будет ходить в куртке, сшитой изшкуры животного, которое сейчас пило воду, но никак на это отреагировала. Времятеряет смысл, когда ты сидишь без сна в темноте, и холод не отпускает тебя ни насекунду.

Неужто и раньше она когда-либо считала, что замерзла? Смех,да и только.

— А что ты скажешь насчет Мордреда? — спросила она. — Какдумаешь, он тоже где-то здесь?

— Да.

— И он чувствует холод так же, как мы?

— Не знаю.

— Я этого больше не выдержу, Роланд… просто не могу.

— И не надо. Скоро займется заря, и я думаю, что еще дотемноты мы разведем костер, — он откашлялся в кулак, потом обнял ее. — Тыпочувствуешь себя лучше, как только мы пойдем дальше. А пока, мы, по крайнеймере, вместе.

2

Мордред замерзал точно так же, как и они, и никто несоставлял ему компанию.

Он находился достаточно близко, чтобы слышать их: не самислова, но голоса. Его неудержимо трясло, и в какой-то момент он сунул в ротпучок сухой травы: боялся, что Роланд, с его острым слухом, уловит стук егозубов. Бушлат железнодорожника не мог помочь: Мордред выбросил его после того,как бушлат рассыпался на клочья, которые он не мог собрать воедино. Из города узамка он вышел, кутая руки в рукава, но и они продержались недолго, начаврассыпаться с локтей. Так что из одежды у него остались только сапоги, да илишь потому, что он сумел сплести из длинных травинок какое-то подобие веревкии привязал их к своим ногам.

Он подумал о том, что трансформироваться в паука, зная, вэтом обличье холод будет донимать его меньше, но всю его короткую жизнь над нимвисел дамоклов меч голода, и он полагал, что какая-то его часть будет всегдабояться этого самого голода, сколько бы еды ни было под рукой. А Боги знали, чтов этот самый момент еды было не так уж и много: три отрубленные руки, четыреноги, две частично съеденные и часть торса, вот и все. Если онтрансформировался, паук сожрал бы все это до рассвета. И хотя здесь была дичь,он слышал оленя так же ясно, как и его Белый папуля, Мордред не знал, сумеет лион подманить оленя к себе или догнать его.