о своей болезни и пытались подавить в себе разрушительные тенденции, однако в конце концов поддавались им. Такой убийца может страдать манией преследования или манией величия, а также болезненным чувством вины. Нередко такой преступник объясняет свой поступок тем, что хотел добиться признания, или тем, что ему хотелось, чтобы о нем написали в газетах. Чаще всего за таким поступком скрывается жажда мести или желание чем-то выделиться. Преступник считает, что к нему плохо относятся, и он чувствует себя униженным и непонятым. В большинстве случаев у них наблюдаются серьезные сексуальные отклонения.

После этого монолога Меландера воцарилась тишина. Мартин Бек смотрел в окно. Он был бледен, с тенями под глазами и заметнее, чем обычно, ссутулился.

Кольберг сидел за письменным столом Гунвальда Ларссона и соединял его скрепки в длинную цепочку. Гунвальд раздраженно отобрал у него коробочку со скрепками.

– Я читал вчера книжку об Уитмене, – сказал он, – ну, о том, который застрелил с башни в Остине несколько человек. Какой-то австрийский психолог, профессор, доказывает в ней, что сексуальное отклонение Уитмена состояло в том, что он был одержим страстью переспать с собственной матерью. Вместо того чтобы ввести в нее фаллос, пишет этот профессор, он воткнул в нее нож. Не могу похвалиться такой памятью, как у Фредрика, но запомнил последнюю фразу этой книги, которая звучит следующим образом: «Потом он поднялся на вышку, которая была для него символом фаллоса, и излил свое смертоносное семя, словно любовные залпы, в Землю-Мать».

В кабинет вошел Монссон с неизменной зубочисткой во рту.

– О боже, что это вы такое говорите!

– Автобус тоже может быть своего рода сексуальным символом, – задумчиво произнес Гунвальд Ларссон. – Но только в горизонтальном положении.

Монссон вытаращил на него глаза.

Мартин Бек подошел к Меландеру и взял зеленую брошюру.

– Я хочу почитать это в спокойной обстановке, – заявил он. – Без остроумных комментариев.

Он направился к двери, однако Монссон, который вытащил изо рта зубочистку, спросил:

– Что я должен делать?

– Не знаю. Спроси у Кольберга, – коротко ответил Мартин Бек и вышел.

– Можешь сходить побеседовать с домохозяйкой, у которой жил тот араб.

Он написал на листке бумаги фамилию и адрес и протянул ее Монссону.

– Что происходит с Мартином? – поинтересовался Гунвальд Ларссон. – Почему у него такой кислый вид?

– Наверное, у него есть на то свои причины, – пожал плечами Кольберг.

Монссону понадобилось добрых полчаса, чтобы сквозь интенсивное движение стокгольмских улиц добраться до Норра Сташунсгатан. Когда он поставил свою машину напротив дома № 47, было несколько минут пятого и начало смеркаться.

В этом доме было два жильца с фамилией Карлссон, однако Монссон без труда вычислил того, кто ему был нужен.

К двери было приколото восемь картонок с фамилиями. На двух из них буквы были печатные, на остальных – написаны от руки разными почерками. Все фамилии были иностранные. Фамилии Мохаммеда Бусси среди них не оказалось.

Монссон позвонил. Дверь открыл мужчина с черными усиками, в мятых брюках и майке.

– Можно видеть фру Карлссон? – спросил Монссон.

Мужчина улыбнулся, демонстрируя ослепительно-белые зубы, и развел руками.

– Фру Карлссон нет в дом, – ответил он на ломаном шведском языке. – Будет быстро.

– Тогда я подожду ее, – сказал Монссон и зашел в прихожую.

Он расстегнул плащ и посмотрел на улыбающегося иностранца.

– Вы знали Мохаммеда Бусси, который здесь жил?

Улыбка на лице мужчины мгновенно исчезла.

– Да, – ответил он. – Это был ужасно. Ужасно. Мохаммед быть мой друг.

– Вы тоже араб? – спросил Монссон.

– Нет, турок. А вы тоже иностранец?

– Нет, – ответил Монссон. – Я швед.

– О, я думать, вы иностранец, потому что немножко запинаетесь.

Монссон строго взглянул на него.

– Я из полиции, – объяснил он. – Мне хотелось бы немного осмотреться здесь, если позволите. Есть еще кто-нибудь дома, кроме вас?

– Нет, только я. У меня выходной.

Монссон огляделся по сторонам. Прихожая была темной, длинной и узкой. Здесь стояли плетеный стул, столик и металлическая вешалка. На столике лежали газеты и несколько писем с иностранными марками. Кроме входной, в прихожей было еще пять дверей, в том числе одна двойная и две небольшие двери – очевидно, в туалет и кладовку.

Монссон подошел к двойной двери и открыл одну створку.

– Это комната фру Карлссон, – испуганно сказал турок. – Входить запрещен.

Монссон заглянул в комнату, заставленную разной мебелью и служащую, вероятнее всего, и спальней, и гостиной одновременно.

Следующая дверь вела в кухню. Большую и хорошо оборудованную.

– Запрещено ходить в кухня, – произнес стоящий за спиной Монссона турок.

– Сколько здесь комнат? – спросил Монссон.

– Комната фру Карлссон, кухня и наша комната, – сказал турок. – Еще туалет и кладовка.

Монссон нахмурился.

– Значит, две комнаты и кухня, – уточнил он для себя.

– А сейчас смотреть на наша комната, – сказал турок, открывая дверь.

Комната была приблизительно пять на шесть метров. Два окна с выцветшими старыми занавесками на них выходили на улицу. Вдоль стен стояли разномастные кровати, а между окнами – топчан, обращенный изголовьем к стене.

Монссон насчитал шесть кроватей. Две были не застелены. Везде в беспорядке валялись обувь, одежда, книги и газеты. В центре комнаты стоял белый полированный стол в окружении пяти разнокалиберных стульев. Меблировку дополнял стоящий наискось у одного из окон высокий комод темного дерева с выжженными на нем узорами.

В комнате кроме входной двери были еще. Поперек одной из них стояла кровать, значит, эта дверь, скорее всего, вела в комнату фру Карлссон и была заперта. За другой дверью находилась кладовка, набитая одеждой и чемоданами.

– Вы живете здесь вшестером? – спросил Монссон.

– Нет, нас восемь, – ответил турок.

Он подошел к кровати, загораживающей дверь, выдвинул из-под нее еще один матрац и указал на другую кровать.

– Две раздвигаться, – сказал он. – Мохаммед спал на тот кровать.

– А на остальных семи кто? – спросил Монссон. – Турки?

– Нет, три турка, два… нет, уже один араб, два испанца, один финн и новый, грек.

– Едите вы здесь же?

Турок быстро прошел к противоположной стене, чтобы поправить подушку на одной из кроватей. Монссон успел заметить раскрытый порнографический журнал, прежде чем его накрыла подушка.

– Извините, – сказал турок. – Тут немного… нехорошо убрано. Едим мы здесь? Нет, готовить еда запрещено. Запрещено ходить кухня, запрещено иметь электрическая плитка в комнате. Запрещено варить еду и кофе.

– А сколько вы платите?

– По триста пятьдесят крон каждый.

– В месяц?

– Да. Каждый месяц триста пятьдесят крон.

Турок кивал головой и почесывал черные и жесткие, как щетина, волосы в вырезе майки.

– Я очень хорошо зарабатывать, – сказал он. – Сто семьдесят крон в неделя. Я езжу на вагонетка. Раньше я