Тогда кто они, по-твоему?

И по-моему, и по-твоему, они уголовники, заключенные. С лесоповала убежали. Ты просто боишься об этом подумать, — сказал Митька, ози­раясь. Издалека высокие пни казались неподвиж­но стоящими людьми.

Боюсь, — призналась Лина. — Я еще утром начала догадываться, когда ты сказал про зако­панный костер. А почему ты решил, что они с лесо­повала, из-за топоров?

Топор-то может купить кто захочет. А эти рубят, как машины. Привыкли. Я так думаю, они здесь работали зимой, — добавил Митька, — а те­перь вернулись.

Зачем?

Или чтобы дальше бежать по знакомым мес­там, или чтобы отсидеться, пока их не перестанут искать. Здесь должен быть какой-то дом, в кото­ром они жили зимой. — Митька посмотрел на па­рашют. Он висел высоко, приметно. Бандуру заме­тят с вертолета скорее, чем двоих людей. — Лин, у тебя есть ручка или карандаш?

Записку хочешь оставить? — поняла Ли­на. — Нет, все в сумке, а сумка в самолете.

Они отошли километра на полтора, когда Мить­ка сообразил, что писать можно было черничным соком. Давить ягоды и писать прямо на светло­сером крашеном боку Бандуры.

За стволами сосен уже виднелось небо. Верши­на была совсем близко, и Митька решил не возвра­щаться.

Они стояли на вершине и не знали, что друг другу сказать и что делать. Вни­зу, как мечталось, была река. И боль­ше ничего — ни самолета, ни следов жилья. Спус­ка не было тоже. Гора обрывалась, как отрезанная. Ни деревцу, ни кустику не нашлось выступа, что­бы зацепиться корнями за голую скалу, поросшую пятнами рыжего мха.

Вдали горела тайга. Дымов было несколько; не хотелось думать, что один из них, может быть, поднимается над местом гибели самолета.

Блинков-младший посмотрел с обрыва вниз и плюнул. Крохотная белая точка быстро пропала из виду.

Километр, — определил он.

Меньше, — сказала Лина. — Метров семь­сот.

А если на парашюте? Зашьем его как-нибудь.

У меня в ножике шило с ушком, как у иголки.

Лина покачала головой:

— Парашюты не зашивают. Помнишь, как те­бя рвануло, когда раскрылся купол? Ты рюкзак не смог удержать. Вот и купол так же рвануло. Был бы шов, он бы сразу лопнул.

Вправо реку было видно на многие километры; только у самого горизонта она таяла в дыму еще одного пожара. А слева за седловиной поднима­лась вторая вершина двуглавой горы. Обогнув ее, река исчезала за поворотом.

— Наши там, — сказала Лина. — Они бы не смогли сесть на повороте, значит, облетели гору, нашли там прямой участок и сели.

Блинков-младший подумал, что прямой учас­ток — вон он, справа, но спорить не стал. Какая разница, куда идти, если не знаешь, куда идти? Надо поискать самолет за горой. А когда надежд не останется, связать плот и спуститься вниз по реке. Добыть бы огня...

Он сложил пальцы биноклем и стал разгляды­вать седловину меж двух вершин. Ничего особенно любопытного там не было: елки-палки, лес густой. То есть не елки, а сосны и не везде густой, а с про­плешинами там, где деревья вырубили. Высокие пни с золотисто-коричневой корой и уцелевшие со­сенки с темно-зелеными кронами отбрасывали длинные тени. Где-то в этой пестроте пряталось зи­мовье лесорубов, Митька был уверен, что оно здесь, поблизости от вырубки, однако не смог его найти. Зато разглядел в седловине ровную, как будто про­черченную по линейке изумрудную линию просе­ки. Начало и конец ее совсем терялись, но направ­ление было ясно: вниз, к берегу реки.

Фельдмаршал на маневрах, — хихикнула Лина.

Так лучше видно. Угол зрения сужается, — сказал Митька, не отрывая от глаз сложенных пальцев.

Все равно смешно.

Посмейся, — разрешил Митька. — А потом дальше пойдем.

С ума сошел! Мы идем двенадцать часов!

Десять, мы же останавливались, — напомнил Митька. — Лин, я тоже не железный, но надо спешить.

— Куда?! — недовольно спросила Лина.

По ее тону Блинков-младший понял, что зеле­ноглазая ищет ссоры. Она уже настроилась заноче­вать здесь, на горе, и уступать не собирается.

— Не куда, а почему. Потому что ночи холод­ные, а мы без огня, потому что на одной чернике мы скоро ослабнем, потому что, может, нашим нужна помощь и потому что просто надо сматы­ваться отсюда.

Он опять посмотрел на дымы за рекой. Горит тайга. Папа говорил, что так она обновляется: сама загорелась, сама погаснет в дождь, а потом на гари вырастут молодые деревья. Так было всегда, еще до появления людей на планете. И сейчас люди почти не вмешиваются. Разве что, когда огонь под­ступает к их жилью, сделают просеку и вспашут на ней землю, чтобы пожар не переполз по траве... Если отец Лины не смог связаться с аэропортом, то самолет ищут по всему маршруту, от Красноярска до Ванавары. Летают над пожарами, пытаются что-то рассмотреть в дыму. Поэтому до сих пор и не добрались сюда.

Мы весь день шли в гору, значит, еще день спускаться, день опять подниматься... — подсчи­тывала Лина.

Нет, — сказал Блинков-младший, — ту гору мы обогнем сегодня. Там в седловине просека, и ве­дет она к реке. А по реке мы поплывем. Еще дотем­на будем у самолета.

Про себя Митька добавил: «Если он за горой», но говорить это вслух не стал. Лина тоже понима­ет, что самолет мог упасть в тайге и сгореть. Так зачем лишний раз травить душу? Нет, пока не про­верены самые невероятные варианты, надо считать, что самолет сел на реку и все живы. А то не будет ни сил, ни смысла идти.

— Где ты видишь просеку? — не поверила Лина.

Митька показал изумрудную линию, но зелено­глазая только зафыркала:

— Почему просека? Мало ли, может, кусты так растут.

Он сказал, что кусты сами не построятся в одну шеренгу.

— А может, построятся! — заупрямилась зеле­ноглазая.

Отвечать на это всерьез было невозможно, и Митька промолчал. А Лина, решив, что он сдает­ся, насела:

— Не делай вида, что все знаешь! Показал ка­кую-то соплю зеленую, а я должна к ней бежать!

Митька подумал, что ему катастрофически не везет на девчонок. Ирка целуется со спортсменом Костей. Суворова целуется со всеми подряд, а Ло­макина — с теми, с кем целуется Суворова. А те­перь еще это зеленоглазое чудо-юдо с тараканами в башке! Вон, опять носки сбились, из кроссовок тор­чат голые щиколотки...

Переобуйся, — сказал Митька.

Во что, интересно знать? Правую кроссовку на левую ногу, левую на правую?! — съязвила Лина.

Нет, просто подтяни носки, расправь складки.

Тут небалованная «Васька у папы» окончатель­но превратилась в капризную «Лину у дедушки с бабушкой»:

— Отстань, мне нянька не нужна! Как хочу, так и хожу! Это мое личное дело! — Голос у Лины сры­вался на визг. — Таежник! Костер от зажигалки зажег! Да плевала я на тебя!