– Да, пап. Да. Хорошо. Я наберу, когда закончу.

Положив трубку, с головой окунулась в работу и на несколько часов мир вокруг перестал существовать.

Часов в семь я зажгла свет и сладко, до хруста потянулась. У Голда была допотопная кофеварка и я заварила себе кофе. Его горьковатый аромат щекотал ноздри, прогонял лёгкую сонливость. Как же я устала! Но это была хорошая усталость: я чувствовала, что моя голова загружена правильными вещами, а не мучительными, выматывающими сомнениями. «Спасибо, мистер Голд», шутливо отсалютовала я чашкой хозяину: у меня не было и тени сомнения насчёт того, что этот тест – случайность.

Мне оставалось ещё десяток вопросов: часа за два я с ними разделаюсь, потом позвоню папе, и он меня заберёт. А завтра уже приедет Нил. Я поняла, что с нетерпением жду его приезда и обрадовалась этому чувству: нашей любви ничего не угрожает, что бы там ни говорили всякие рыжие!

Встряхнув головой, отгоняя посторонние мысли, я принялась подробно характеризовать «поэзию ясновидения» Артюра Рембо.

На улице совсем стемнело. Осень была на носу и казалось нереальным, что ещё месяц назад в это время было светло. Звякнул дверной колокольчик, и я удивлённо подняла голову: кого это принесло на ночь глядя? В лавку вошёл Лукас. Сегодня на нём были драные белые джинсы, футболка без рукавов с надписью Yosemite и жёлтый пиджак, на пару размеров больше, чем нужно, неизменный медальон на шее. Волосы собраны в низкий хвост. Я фыркнула: как же, ни день без наряда.

– Работаешь в ночную смену?

– А то что, хочешь купить детектив на ночь?

– Ты не пришла в обед, как договаривались.

– Мы не договаривались.

– Посетители разошлись, я стал прибираться и увидел свет, хотя обычно ты уходишь пораньше. Решил заглянуть на всякий случай. Всё в порядке?

Я промолчала.

– Всё ещё дуешься за вчерашнее? Кусок творожного пирога с персиками в знак примирения? – он протянул мне свёрток, завёрнутый в промасленную бумагу. Пахло умопомрачительно. Мой живот предательски заурчал, но я отвернулась.

– Да брось, Ева. Что ты как ребёнок. Я больше не буду трогать мистера Совершенство и ваши идеальные отношения. Клянусь любимым воском для укладки волос.

Я дрогнула – есть-то хотелось! но не поддалась.

– Локи.

– Что?

– Ты называла меня Локи. Тебе было девять, я сидел с тобой осенними вечерами, а ты заплетала мне косы и пересказывала все эти сказки. Про Тора, Одина, Бальдра, Фрейю. И Локи. Говорила, что я такой же рыжий и весёлый, как он и, если захочу, тоже стану героем.

Я вспомнила. Он говорил, а перед глазами разворачивалась картина: за окном темно и льёт дождь, родители задерживаются, я сижу на диване, а Лукас – я всерьёз называла его Локи! – на полу у моих ног и я вплетаю в его уже тогда длинные волосы миллионы разноцветных резиночек.

Почему я не помню этого?

– Ну, ты была маленькая ещё, забыла, да и всё – пожал плечами Лукас, и я поняла, что произнесла последнюю фразу вслух.

– Пирог с персиками. Держи. Ты не выходила весь день. Наверняка же голодная.

Что правда, то правда. Съев за весь день один лёгкий ланч, я чувствовала зверский голод. Быстро развернув пирог, я впилась в него зубами.

– Фкусно. – пробурчала я с набитым ртом.

– Я прощён?

– Не до конца. Уф, я и правда готова съесть слона. Кофе будешь?

Он кивнул.

– Буду.

Я снова заправила кофеварку и какое-то время мы молчали, вслушиваясь в её бурчание и шипение.

– Как мама? – предприняла я неловкую попытку начать разговор.

– Тиранит. Ужасно злится, что потеряла контроль и пытается сделать меня своими руками и ногами. А ты как? Я смотрю, у тебя здесь практически готовая диссертация. – он приподнял толстую стопку исписанных листов и уважительно присвистнул. Голд, как я погляжу, строгий учитель. «Импрессионизм в западноевропейском искусстве рубежа веков». О, знакомые слова!

Он закрыл глаза и стал цитировать по памяти:

– Импрессионизм – художественное направление, возникшее во Франции в 60-70-х годах XIX века и воспроизводившее действительность в соответствии со своим видением мира. Впервые сюжетами художественных произведений становятся непосредственные впечатления от окружающего человека мира, который он видит интуитивно.14

Я была поражена. Последним, на кого был похож Лукас, так это на человека, который в состоянии дать определение научному термину, да ещё и наизусть!

– Откуда ты знаешь это?

– Ну, я же говорил, что кое-что повидал на этом свете… под моим свирепым взглядом он осекся, потом рассмеялся.

– Знала бы ты, какая красивая, когда так вот сердишься. Я когда-то был студентом. Ну, знаешь, Hospita in Gallia nunc me vocant studia.15 Он явно насмехался надо мной, жонглируя своими знаниями, словно простыми мандаринами. А ты думала, я безграмотный наглый люмпен?

«Не суди книгу по обложке». Хитрый ты лис, Роберт Голд, ты явно что-то знал, подсовывая мне вчерашнюю историю.

– И где же ты учился?

Он хитро прищурился, а потом медленно произнёс.

– In lumine tuo videbimus lumen.16 Колумбийский университет, школа искусств.

Я ахнула.

– Нью-Йорк? Но как?

Он пожал плечами.

– Стипендия. Про меня говорили, что я талантлив.

Талантлив! Чтобы получить стипендию университета Лиги Плюща, он должен был быть как минимум гениальным!

– Я поражена. А что…что произошло?

– Произошло?

– Нуу. Ты здесь.

Локи (как легко я стала мысленно его так называть!) ухмыльнулся и, смахнув мои бумаги в сторону, лихо запрыгнул на стол.

– А, ты хочешь узнать, почему я, такой исключительный и одарённый, не обременённый никаким видимым имуществом, кроме мотоцикла и личного обаяния, не сижу на приёме у верховного консула, а вытираю грязные пепельницы в баре, ухаживая за больной матерью?

Я развела руками.

– Примерно так. Тебя выгнали? Или твои картины никто не покупал?