– Не дави, – учил он Вовку, у которого пилки ломались чаще, чем у других, заправляя в лобзик новую.

Вовка кивал и снова ломал пилку.

– Да ты специально, что ли? – не выдержал Самоделкин в очередной раз. – На всю смену столько пилок не выдают, сколько ты сломал уже.

Но долг преподавателя и обязанность любить детей не давали Самоделкину выйти за рамки. Он, конечно, предпринял попытку отвадить Вовку от своего кружка. Предложил ему записаться в кружок барабанщиков. Там можно лупить по барабану со всей дури. Пока он не треснет. Вовка было загорелся, но от команды отбиваться не хотел. Мы сказали, что барабан, конечно, интересно, но мы ещё не добрались до выжигания по дереву.

Наконец-то все справились с выпиливанием медведя-футболиста. Даже Вовка. Хоть и медведь у него вышел ущербный, но Самоделкин сказал, что и так пойдёт. Лучше уже не будет. По крайней мере, у Вовки.

– Можно напильником подравнять, – предложил Вовка.

– Я бы лучше напильником тебе голову изнутри подравнял, – всё-таки не сдержался трудовик, разглядывая Вовкины потуги. – Надеюсь, с выжиганием у тебя лучше получится, – оптимистично предположил Самоделкин.

И ожидания его не обманули. Вовка орудовал аппаратом, как заправский выжигальщик. Даже Самоделкин похвалил его и выдохнул. Правда, преждевременно. Когда мы закончили с выжиганием, он сказал, что сходит за красками, чтобы разукрасить работы, и скоро вернётся. А пока мы можем друг перед другом похвастаться своими результатами. Особое внимание он предлагал обратить на поделку Вовки. И ушёл.

Вовка, воодушевлённый похвалой, не желал останавливаться на достигнутом. Ему прям жёг руки выжигательный аппарат, и он загорелся идеей ещё что-нибудь выжечь. До чего только руки могли дотянуться. Дотянулись они до верстака. Мы все сидели за одним длинным столом из дерева. Вот на кромке этого стола Вовка и продолжил. Сначала он выжег несколько полосок. Затем его, видимо, посетила идея, и он начал что-то усердно выводить. Я так понял, что после его художеств нас всех выведут отсюда, но мне, как и всем остальным, было любопытно, чем закончится Вовкино неуёмное творчество. Результатом его работы была надпись: «Тут был Вова». Вовка сказал, что он хотел написать «Здесь», но не был уверен в правильности написания и выбрал «Тут».

– Сейчас вернётся Самоделкин, и все мы будем там, – предположил Шурик, но тоже загорелся этой идеей.

Он добавил, вслед за Вовкой, «и Шурик». Тут понесло и всех остальных. В итоге вся кромка стола оказалась в выжженных именах. Каждый из присутствующих потерял бдительность, в отличие от целеустремлённости, с которой мы запечатлевали свои имена.

Когда вернулся Самоделкин, мы все сидели максимально близко к столу, стараясь закрыть собой наши художества. Вместе с приходом Самоделкина к нам пришло осознание содеянного. С другой стороны, подумал я, в принципе, ничего страшного. Скажем, что мы ввели новую традицию – оставлять память о себе на долгие годы.

Вопреки моим ожиданиям Самоделкин не оценил нашего порыва увековечить свои имена в этом кружке. Увидев, как он сказал, наши наскальные рисунки, трудовик сначала не смог подобрать слов. Он просто стоял и пыхтя тыкал пальцем в сторону каждого, как будто играл в считалку и пытался найти того, кто будет водить. Или выбывать. А может, крайнего.

– Вы… вы! – наконец вернулся к нему дар речи. – Вы вредители! – вымолвил он. – Вы первая смена, которая смогла меня довести, – продолжил возмущаться Самоделкин. – Все обычно сидят, выпиливают, выжигают, а потом разукрашивают. И всё тихо и спокойно.

Я хотел ему сказать, что мы делали то же самое, причём совершенно тихо и спокойно. Пока не вернулся Самоделкин. Можем даже разукрасить.

– На память, – вместо этого сказал я.

– На долгую, – добавил Самоделкин.

В общем, вместо разукрашивания футболистов, нам всем пришлось поработать шкуркой. Чтобы стереть наши имена из истории этого кружка. Что нам не очень понравилось, и мы сказали в конце Самоделкину, что мы, наверное, пойдём в кружок барабанщиков. Тот ответил, что флаг нам в руки и барабан на шею. Ну и терпения руководителю кружка барабанщиков.

А имена наши не стёрлись. Выжигали мы ответственно. Разве что чуть-чуть поблекли. Так что, возможно, кто-то из последователей продолжит наше дело. И Самоделкин ещё вспомнит о нас и будет упоминать как основателей этой новой традиции.

В кружок барабанщиков нас не приняли. Сказали, что сейчас свободных барабанов нет. А может, слух о нас уже дошёл, и руководитель кружка не решился проверять своё терпение. Но мы особо и не расстроились. В лагере были ещё кружки.

Но самым интересным оказался кружок фотолюбителей. Там Вовка раскрыл свои таланты с первой попытки. Как обычно, не все в итоге их оценили, но если брать по отдельности, то каждый был доволен. Так же, как и возмущён.

Кружка по фотографии раньше в лагере не было. Радион Карлович появился уже после открытия смены. Спустя несколько дней. Ему выделили помещение за сценой летнего театра. По назначению он использовался редко, и комнаты просто простаивали. Либо там хранили всякий хлам. Попасть в фотокружок сразу захотели многие. Но старший пионервожатый решил установить очерёдность. Первым он решил пустить туда самый младший отряд. То есть наш. Сивыч подумал, что занятие фотоделом отвлечёт нас от желания нарушать дисциплину и режим. Почти так и получилось. Но только кроме Вовки никто не захотел заниматься фотоделом. Сергей Иванович решил, что и его достаточно, тем более что и других желающих учиться фотографии в лагере было много.

Всё время, отведённое для творчества, Вовка пропадал в фотокружке. Радион Карлович учил его и всех остальных базовым азам мастерства. На следующей неделе организовывалась фотоохота. Фотоаппаратов было немного, и все должны были по очереди, за один день, отснять плёнку для дальнейшей выставки фоторабот. Тема была свободной.

Когда дошла очередь до Вовки и он вооружился «Сменой 8М», мы уж приготовились, что он начнёт нас мучить своими просьбами нас увековечить на фото и явить миру на фотовыставке. Ведь все остальные практически этим и занимались. Фотографировали своих друзей по отряду. Вместе и по отдельности. Некоторые снимали природу и птиц. Ну и просто лагерь в целом с его строениями. Вовка же, как истинный художник, пошёл своим путём. Он целый день то исчезал, то появлялся и при всём этом загадочно молчал и улыбался чему-то своему. На это время его даже освободили от всех занятий в отряде. Алексей с Матрасихой очень рассчитывали, может, не на победу Вовки и нашего отряда в конкурсе, но как минимум на то, что нас заметят.

К вечеру