он явился с полностью отснятой фотоплёнкой в кружок. Там они с Радионом Карловичем проявили плёнку и занялись печатью фотографий.

– Не шедевры мировой фотографии, конечно, – Радион Карлович рассматривал результаты Вовкиной фотоохоты. – Но что-то в этом однозначно есть. Фурор на выставке точно произведёт.

Наступил конкурсный день. Фотографии участников разместили после обеда в столовой по периметру стен. Имена фотографов и номер отряда были написаны на бумажке и прикреплены над работами. Осмотр начинался от входа налево и далее по периметру столовой. Вовкины работы Радион Карлович оставил на десерт. Они были самыми последними в экспозиции.

На фотовыставку пришли все сотрудники и вожатые лагеря. Ну и пионеры, естественно. Вереница зрителей во главе с Сивычем медленно продвигалась вдоль работ. Иногда они задерживались у чьего-то снимка и удовлетворённо кивали. На фотографиях в основном была отображена беззаботная лагерная жизнь. Все улыбались в кадре и светились от счастья. Постепенно делегация добралась до работ Вовки.

Получилось, как в книге про Незнайку. Сначала все начинали смеяться, а потом некоторые находили себя на фотографии, и выражение лиц у них менялось.

Вовка решил пойти своим путём. Ему неинтересно было снимать природу и птичек. Его даже не интересовали наши пионерские будни. Он устроил настоящую фотоохоту.

На его фотокарточках были сотрудники и вожатые лагеря в самых неожиданных, но естественных ситуациях. Никто не позировал и, более того, совершенно не догадывался, что их кто-то снимает.

Баба Галя, повариха. Стоит на заднем дворе столовой. Одна рука в бок, а во второй поднятый половник. Судя по кадру, кричит на Мишку, который перевернул бак с отходами, и теперь выслушивает о себе много чего хорошего. В своё оправдание она сказала, что Мишка-то свинтил, а ей потом пришлось убирать всё это. И поделом ему высказала. Но выражение лица поварихи на кадре выражало желание как следует всыпать Мишке, а не просто высказать. И если бы он не успел смыться, то, скорее всего, так и было бы.

Самоделкин с Коробочкой. Сидят за столиком на улице, возле каморки Петра Кузьмича. Спиной к объективу. Самоделкин опасливо оглядывается, держа что-то перед собой в правой руке, левая отведена в сторону и приподнята в локте. Коробочка сидит вполоборота в явном ожидании чего-то. Сивыч сказал им, что потом поговорит с ними об этом. Не при всех. Но, судя по выражению его лица, занимались они не общественно полезным делом, а явно чем-то бесполезным и общественно порицаемым. Самоделкин просто промолчал, а Кузьмич сказал Вовке, что он напомнит ему про зелёные усы.

Были и более безобидные, но не менее увлекательные снимки.

Антонина Степановна, докторша наша. Сидящая в окне и зевающая так, что, казалось, рот вот-вот треснет или муха в него залетит.

Вожатые на футбольном поле. На скамейках лежат карты, и один другому отбивает щелбан.

Пионеры, дежурные по главным воротам, катающиеся на них.

Много чего ещё подобного.

И, конечно, Сивыч. Вовка сфоткал его через окно, когда тот задремал в своём кабинете. На столе недопитый компот, в руке надкусанный пирожок. Старший пионервожатый сидел в кресле, растёкшись по нему с закрытыми глазами и свесив голову набок. Как будто сон его застиг в тот самый момент, когда он решил перекусить. Не хватало только слюны, стекающей из уголка рта. Хотя, может, она там и была. Просто резкости недостаточно.

Сергей Иванович только и смог сделать, что поджать губы и погрозить пальцем в пространство, не обращаясь конкретно ни к кому. В конце он только вымолвил: «Так…» – и ушёл.

Вовкины работы, конечно, не получили первый приз. Да и вообще никакой не получили. Выставку быстро свернули, но Вовкины фотографии каждый из его героев забрал себе на память. Или на всякий случай. Сергей Иванович о чём-то долго разговаривал с Радионом Карловичем. И после этого разговора кружок фотолюбителей больше не открывался. Сивыч сказал, что у Радиона Карловича появились срочные дела и он уехал.

Вовка расстроился. Ведь ему очень понравилось заниматься фотографией. И пусть его работы не получили никаких призов, но все очень смеялись, когда доходили до его части экспозиции. А это означало, что он добился именно того, чего хотел. Повеселить всех в пионерском лагере.

Глава 12. Про Щорса

Сегодня нас ожидал конкурс военно-патриотической песни. Ещё за несколько дней нам сказали, что будут приглашены ветераны из соседнего села. И нужно отнестись к этому со всей ответственностью. Уж что-что, а ответственность – это про меня. Главное, не перестараться. Даже с ответственностью необходимо знать меру. Но не всегда получалось соблюсти ту тонкую грань между «ответственно» и «так вышло».

Конкурс должен был начаться во второй половине дня. После тихого часа. Мне же за этот тихий час нужно было окончательно подготовиться и как-то незаметно смыться из лагеря. На это время уже была назначена встреча с Мишкой. Он должен был принести самый главный реквизит для нашего выступления. Я заранее был в восторге от своей идеи, но, как это часто бывало, при её реализации возникли небольшие отклонения от первоначального плана. Хотя, если сказать честно, то реализация превзошла все мои ожидания. Как, впрочем, и ожидания наших вожатых, включая самого старшего в лагере. Но отклонилась она очень сильно.

Сложив из наших вещей некое подобие меня на кровати, мы накрыли всё одеялом, и я приготовился к «побегу». Через окно вылезать было рискованно. Оно выходило на дорогу к столовой, и кто-нибудь мог меня заметить. Тогда я решил вылезти через умывальник.

– Ты куда? – остановил меня Алексей, заметив, как я вышел из комнаты.

– Попить.

– Давай быстро. Туда и обратно, – сказал он и закрыл дверь своей комнаты.

Заметив на веранде Матрасиху, которая игнорировала распорядок, я как можно тише пробрался в умывальник. Там было спасительное окно. Осторожно открыв его, я залез на подоконник. Спустив ноги вниз и держась руками, стал осторожно спускаться. В какой-то момент я понял, что так мне неудобно, и решил развернуться к окну лицом. В момент моего акробатического разворота я понял, что чем-то за что-то зацепился. Это что-то начало трещать. Я понял, что зацепился трусами. Мои отчаянные попытки отцепиться ни к чему не приводили. Смирившись с поражением, я отпустил руки и рухнул вниз. Поднявшись и осмотрев себя, я понял, что в моём и так небогатом гардеробе не хватает теперь внушительного куска от тех самых трусов. Он остался висеть на том самом гвоздике. С другой стороны, всё могло быть и хуже. Ведь на том гвоздике вместо трусов могла бы