И, наконец, были следы. Следы кого-то постороннего в квартире.Вполне вероятно, того самого молодого человека, которого видели соседи как разв то время, когда, по заключению медицинского эксперта, наступила смерть ЕленыШкарбуль и ее мужа. Иными словами – вечером, около 22 часов, 6 ноября.

Кто этот молодой человек? Где его искать? Какое отношение онимеет к семье Шкарбуль? А если никакого, то кто его нанял?

Вопросы, вопросы… Настя Каменская с удовольствием посвятилабы все свое время поискам ответов на них, но времени этого у нее не было. Былидругие убийства, другие потерпевшие и другие преступники, которые требоваливнимания более настоятельно, чем убийство врача-стоматолога и его неработающейжены.

* * *

Ему снова снился этот сон. Он приходил к нему почти каждуюночь и заставлял просыпаться в холодном поту и с застрявшим в горле криком.Огромные лужи крови, даже не лужи, а моря, только неглубокие, и он зачем-тоходит по этим морям, не то ищет что-то, не то задание какое-то выполняет. Емуне хочется ходить по щиколотку в крови, ему хочется выйти на берег и идти потраве, но он все ходит и ходит, потому что должен. Только он никак не можетвспомнить, что же он должен сделать, зачем ходит по этим морям крови.

Самое страшное, что потом сон поворачивается каждый разпо-разному. Кровь в одной из луж начинает пениться и вздыбливаться, потомпринимает очертания головы. Одной только головы, без тела и шеи. Кровь медленностекает с нее, и появляется жуткое мертвое лицо. Он никогда не знает заранее,чье это будет лицо. Иногда это бывают лица знакомых девушек, иногда – ребят, скоторыми когда-то вместе в школе учился, иногда даже школьных учителей, которыхон ненавидел в детстве, или даже соседей по дому. Иногда это было лицо материили отца. Иногда – сморщенное старческое лицо с запавшими губами над беззубымртом и со смешными круглыми очками на носу. Этого старческого лица он боялсябольше всего. И каждый раз, когда во сне кровавая лужа начинала пениться ибурлить, принимая форму человеческой головы, он в ужасе твердил про себя:

– Пусть это будет не она! Пусть это будет не она! Ктоугодно, только не она!

Эти мгновения ожидания и были в том кошмаре самымистрашными.

* * *

Попытки разыскать таинственную Зою Николаевну Гольдич покарезультата не давали, но Татьяна Образцова чувствовала, что дело тут не в ееличности, а в самом факте ее существования, появления и исчезновения. Если быТатьяне предложили объяснить этот феномен, но взамен лишить ее возможностивыяснить, кто такая Гольдич и почему у нее на руках фальшивый паспорт,следователь Образцова немедленно согласилась бы.

Второй допрос подследственного Сурикова она решила провестина следующий день после первого. Это тоже было частью старой отработаннойтактики: вызывать человека из камеры на протяжении полутора-двух недельежедневно в одно и то же время, а потом «забыть» про него. Очень хороший эффектиногда дает.

Суриков уселся напротив нее все с той же нагловатойухмылкой.

– Ну, здрасьте, Татьяна Григорьевна, а я уж былоприготовился с новым следователем знакомиться. Даже пожалел в глубине души.

– Отчего же? – сухо спросила Татьяна, быстро заполняябланк протокола допроса.

– А вы добрая. Покурить мне дали. И потом, вы красивая,на вас смотреть приятно.

– Подследственный Суриков, если вы плохо чувствуетедистанцию, я буду вынуждена постоянно указывать вам на ваше место, чтобы вы егоне забывали. Тогда наша беседа вряд ли покажется вам приятной. Так как, можномне называть вас Сергеем Леонидовичем или вы собираетесь вынудить меня называтьвас подследственным?

Ей показалось, или ухмылка на его лице словно бы чуть-чуть померкла?Самую капельку. И снова засияла во всей красе.

– Ладно, извините, погорячился. Так о чем сегодня будемговорить?

– О Зое Николаевне.

– А это кто ж такая будет?

– А это я у вас, Сергей Леонидович, хочу спросить. Ктотакая Зоя Николаевна Гольдич?

– Ах эта… Да какая-то знакомая моей хозяйки. Я с ней инезнаком совсем.

– Как она выглядит?

– Зоя-то? Ну, видная такая, дородная, лет сорок пять,наверное, фигуристая. В теле, в общем.

– Цвет волос какой?

– Цвет? Этот, как его… Коричневый.

– А прическа?

– Что – прическа?

– Ну, прическа у нее какая?

– Да какая… Обыкновенная.

– Сергей Леонидович, обыкновенной прическа может бытьтолько у мужчин, и то очень условно. У женских причесок слишком много всякихразновидностей и вариантов, чтобы можно было называть их обыкновенными. Таккакая прическа у Гольдич?

– Короткая. Стриженая она. Вот как вы, в точности каквы.

– Я не стриженая, у меня волосы длинные и забраны назатылке в узел. Внешне выглядит как гладкая прическа. Подумайте, СергейЛеонидович, у Гольдич была именно короткая стрижка или волосы забраны в гладкуюприческу?

– Ну я же говорю: как у вас.

– Понятно. А голос какой?

– Звучный такой.

– Высокий, низкий?

– Низкий. Нет, пожалуй, средний.

Татьяна задавала Сурикову еще множество других вопросов, иважных для следствия, и отвлекающих, позволяющих поймать его в ловушку. Потомпротянула ему протокол.

– Прочтите внимательно и распишитесь на каждойстранице. Если что-то неправильно, скажите, вместе исправим, – машинальнопроизнесла она, думая совсем о другом.

Судя по занесенным в протокол паспортным данным, ЗоеНиколаевне Гольдич было тридцать два года. Понятно, что паспорт фальшивый, ноженщина, которой на вид лет сорок пять, не посмеет предъявлять липовый паспорт,согласно которому она на полтора десятка лет моложе. Нет, не посмеет. Значит,женщина, приходившая сюда к следователю и имевшая на руках, кроме паспорта, ещеи генеральную доверенность от Бахметьевой, выглядела совсем не так, как толькочто описал Суриков.

И что же все это означает?

* * *

Через два года он уже был другим. Но именно через два года,а не сразу. И конечно, условия, поставленные Софьей Илларионовной, нерассматривал с самого начала как закон, который следует исполнять во что бы тони стало.

Он скучал по вольной жизни без режима, обязательств,утреннего подъема в семь часов. И хотя понимал, что эта вольная жизнь не можетдлиться долго, что его либо посадят, либо убьют, либо заберут в больницу, всеравно скучал по ней. Сергею тяжело было вести со старухой Бахметьевойразговоры, которые были для него слишком сложными и заумными. Открытопризнаваться в непонимании не хотелось, юношеский гонор играл, поэтомуприходилось слушать и с важным видом кивать, будто соглашаясь. Ему казалось,что Софья попадается на эту удочку и видит в нем достойного и интересногособеседника. С одной стороны, конечно, лестно, но с другой… Сесть бы сейчас скорешами, ударить по пиву, потрепаться о всякой ерунде, не особо выбирая словаи обильно пересыпая свою речь жаргонными словечками. С Бахметьевой он почему-тостеснялся разговаривать так, как привык, а говорить по-другому ему еще былотрудно. Практики нет.